Путь Инквизитора. Том третий. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

— И как же я о том узнаю? — не понимает маркграфиня.

— Кто будет расторопно выполнять ваши просьбы, стараться вам услужить, тот, хотя бы внешне, — за вас; а кто будет затягивать дела, отказывать вам, искать причины всякие для отсрочки исполнения ваших велений, — тот уже противник открытый. Выясните, кто в доме вашем ваш слуга, а кто приживалец лишний. И от кого надобно избавляться.

— Ах вот как? — теперь она начинала понимать.

Но генерал убеждал маркграфиню начать интриги против собственного двора не только в её интересах. Он знал, что по приезду будет вызван своим сеньором для долгого и обстоятельного разговора. И герцог, его министр, возможно, новый канцлер и прокурор будут задавать ему десятки вопросов обо всём, что он видел за своё пребывание в Винцлау. И их, конечно, — и скорее всего даже в первую очередь — будет интересовать внутренний расклад двора Её Высочества. Интересовать, как настроены сеньоры, какой вес имеют города и горожане в той земле, богата ли сама земля, богат ли дом. И чтобы на все эти вопросы не повторять, как дурак, «Мне про то неведомо», он хотел выяснить, так сказать, диспозицию перед схваткой. Чтобы, явившись сюда со своей свитой, жених принцессы или, возможно, уже её юный муж Сигизмунд Ханс фон Кунн граф фон Нахтенбель знал, что его тут ожидает. Имелся у Волкова, конечно, и главный вопрос, на который он хотел знать ответ: кто тот человек, которого местные сеньоры и нобили прочат в женихи маркграфини, но барон видел, что женщине не хочется о том говорить по каким-то причинам, и пока решил про это у неё не выспрашивать. Будет ещё время — спросит.

Наконец все наставления были даны, мужчина и женщина были сыты и немного пьяны. Она встала.

— Уже не знаю, засну ли я теперь? Столько мыслей у меня… Отродясь столько не думала.

И при всём при том была она так хороша собой: и платье её открытое, и открытая грудь, всё это при свечах, и причёска, из которой за весь вечер не выбилось ни волоска. Волков встаёт и идёт к ней, и в поведении его нет и намёка на какую-то робость; он подходит к женщине и, одной рукой обхватив её за талию, начинает целовать принцессу в щёку, под ухо и в шею, а она вовсе не противится, единственное, что озирается на парадную дверь. А он уже пятернёй, по-хозяйски, лезет ей за корсет, и тут она не противится и даже как-то подтягивается, чтобы ему было легче просунуть руку под корсет, взять в ладонь её грудь, а когда он намеревается целовать её в губы, так она сама его целует, целует страстно и заканчивать с поцелуем не спешит. И тут, конечно же, у генерала от её ласковости и от вина начинает играть кровь, он, уже не довольствуясь её грудью, начинает комкать и собирать подол её платья, и вдруг принцесса прихватывает его руку: постойте-ка, дорогой барон. Он удивляется, чуть отстраняется от неё, а потом понимает: женщина боится отдаться ему тут, в малой столовой. Надобно её в спальни вести. Но она говорит ему:

— Нынче никак.

— Что? — он-то уже разгорячился и не понимает её. — Может, вам тут боязно? Думаете, слуги увидят?

— Нет, — шепчет ему принцесса, — сегодня никак, и ещё три дня двери мои для вас закрыты будут.

— Ах вот оно что! — Волков наконец всё понимает и, конечно же, огорчается. — Вот какая досада, а вы так удивительно хороши, так соблазнительны в этом платье.

И, видя это его огорчение, Оливия целует его раз, ещё раз, ещё, гладит его по щеке и говорит:

— А потом мои двери для вас откроются.

Ну что ж тут поделаешь… Он выпускает её, и они прощаются.

Фон Готт и Кляйбер заждались его в коридоре, оруженосец так и вовсе заснул на стуле, сидя с куском пирога в руке. И они возвращаются в отведённые для него покои. В комнате его духота, но Гюнтер так встряхнул перину, а барон так за день вымотался, что лёг тут же и уснул, и до рассвета даже и не просыпался ни разу.

⠀⠀

⠀⠀

Глава 9

⠀⠀

На рассвете он мылся с удовольствием, хотя… Да, под ключицей всё ещё покалывало, и от ключицы боль неприятно отдавала в руку. Нет, конечно, это были не те ощущения, что терзали его в живописной долине Цирля, но всё равно. Неприятное напоминание. А пока Гюнтер подавал ему чистое исподнее, вошёл фон Готт и сказал:

— Сеньор, к вам канцлер местный просится. Пришёл спозаранку. Не спится ему чего-то.

Как всегда, в манере этого молодого человека, впрочем, уже сложившегося воина, слышалась какая-то небрежность. Та самая солдатская небрежность, которую он не стесняется употреблять насчёт всяких людей мирных. У Волкова под ключицей покалывало, а тут ещё этот балбес со своей солдафонской спесью. Но сейчас генералу было не до манер своего оруженосца; признаться, этот ранний визит канцлера застал его врасплох. Он даже удивился на мгновение и переспросил:

— Канцлер? — Волков не мог поверить, что такой вельможа может вот так запросто заявиться к нему в такую рань, презрев всякие условности, даже без предварительного согласования визита. — Неужели самолично?

— Канцлер Её Высочества Брудервальд, он так представился, а кто уж он там на самом деле, почём мне знать, — всё с тем же пренебрежением продолжал молодой человек. — Может, и мошенник какой, что выдаёт себя за канцлера.

— Придержите свой язык, фон Готт, — тут уже генерал не выдерживает и замечает ему строго, но без злости, — последнее время стали позволять себе лишнее. Идите и скажите канцлеру, что я приму его примерно через минуту. Да убавьте свою спесь, вежливо говорите с ним, он важный сановник. Он из фамилии Винцлау, между прочим, — генерал заканчивает с бельём и говорит Гюнтеру: — Одежду подавай. Побыстрее. Что там чистое есть?

А одежды-то у него осталось немного, выбирать особо не из чего. Ехал-то на войну, много платья брать не стал. А то, что взял, так мошенник и убийца трактирщик со своей семейкой украл, попачкал или попортил. Больше было у генерала одежды военной, а кроме плотных стёганок да тонких гамбезонов всего одно приличное, невоенное платье, костюм синего шёлка с расшитым серебром колетом. Хоть не новый уже, но всё ещё сохранивший надобный для случая вид.

— Неси его и чёрные чулки