Традиции & Авангард. №3 (6) 2020 - Литературно-художественный журнал

жизнь вмонтирована в ячейки, которые находятся на стенках воронки. Она медленно крутится. И вот уже кто-то из ячейки, где был молодым черноволосым парнем, переместился в ячейку, где стал пузатым и лысеющим мужиком.

Миллиарды ячеек. Туда запечатаны все люди, все ситуации, предметы – все на свете, что мы знаем, даже свет и тьма. В самом низу воронки – мгла и мрак. Опустился туда – твое время закончилось, ты умираешь.

Он пил уже четвертую кружку пива, но совсем не пьянел. И все говорил, говорил… Рассказывал, что из этих ячеек не видно воронки. Она столь огромна, что выходит за пределы физического мира, и мы просто не можем воспринять ее как нечто, имеющее формы. Нам кажется, что время – это нечто без очертаний, нечто, что живет в часах. Но нет. Время – это разновидность пространства. Воронка и ее движение – это и есть пространство. А то, что нам кажется пространством, – это просто наполнение наших ячеек, чтобы нам скучно не было.

Настоящее пространство – это время. Оно потихоньку закручивает нас вниз. Воронка крутится, потому что нечто притягивает ее. Оно находится там, внизу, за пеленою мглы. Никто не знает, что за магнит тянет всех нас к смерти и разрушению. Но это вполне физическое притяжение. От него мы стареем, сидя в своих ячейках, от него все превращается в прах. Мы не чувствуем вращения земли, а уж движения воронки времени и подавно постичь не в силах. Таракан не может взглянуть вверх и увидеть небо над собой. Хотя нам это кажется простым. Зачем мне это открылось, спрашивал он сам у себя, у меня, у пива в бокале.

Он все это видел, когда менял струны. Не молился, не пребывал в экстазе, не употреблял шаманское зелье. Он просто ставил на свою гитару новые струны. Представляешь?

Потом он извинился, допил пиво и ушел в ночь и дождь. Ушел и я. Я бродил по улицам еще долго в ту ночь. И размышлял. Я был убежден, что ему открылась тайна времени. А через него – и мне. Но что теперь с этим делать? Я не знал. И сейчас не знаю. Скажу только одно: тот, кто прикасается к тайне времени, уже не может быть прежним. Познав это, любой обречен ощущать ее – воронку времени, неумолимое вращение и притяжение. Смерть порождает гравитацию там, за невидимой пеленой, на дне воронки. И мы, кочующие по ячейкам, опускаемся все ниже и ниже. И не дано нам постичь, где заканчивается одна ячейка и начинается другая.

Алекс поднял руку, намереваясь что-то сказать. Боль внизу живота обжигала его. Но дед Жавю дал понять, что вопросы сейчас не нужны, что он еще не закончил.

– Самое интересное с тем бас-гитаристом случилось потом. И забудь сейчас о своей боли, крови, жизни, осел!

…После нашего разговора он пришел к выводу, что зажимать струны – бессмысленно. Каждое лишнее действие – это кормление ячейки. Чем больше действий, тем достовернее твое пребывание в тюрьме времени, тем оно реальнее. Никто не делает реальность реальной, кроме тебя самого. И вот он перестал зажимать струны на грифе. Из группы его, конечно, выгнали – такая игра никому не пришлась по душе. Но он играл дома. Одной лишь правой рукой по всем четырем струнам по очереди. Но и это создавало слишком много ложной реальности, словно под струю воды плеснули слишком много шампуня, и в ванной выросла огромная, но бесполезная гора пены.

Тогда он понял, что не стоит играть на четырех струнах, это слишком много. Он стал играть на трех, потом на двух, потом лишь на одной струне.

Однажды он вышел на улицу со своей бас-гитарой. Сел на ступеньку рядом с пивной, закрыл глаза и стал играть на одной струне. Я думаю, звук нужен был ему только для того, чтобы не заснуть – он ведь не был опытным мистиком, и закрытые глаза его неподготовленным сознанием могли быть истолкованы лишь как желание поспать.

Он просидел так три дня. Потом сходил на работу, написал заявление об уходе, зашел к себе домой, немного поел. И снова уселся у пивной. Постепенно все лучшие бас-гитаристы города подсели к нему. Своим звуком, издаваемым на одной струне, он притягивал их к себе. Затем не только бас-гитаристы, но и другие горожане сели рядом с ним. Он и другие музыканты играли один и тот же звук, а другие, в том числе и я, издавали его ртом, то есть пели его.

С каждым днем народу становилось все больше, площадь перед пивной уже не вмещала всех. И когда милиция пришла нас разгонять, он спокойно встал, повесил бас-гитару на плечо – и ушел. Больше его никогда и никто не видел.

Дед Жавю как обычно уставился ироничным своим глазом, торчащим из-под волос. Алекс понимал, что он задал ему вопрос – молчаливый вопрос.

– Конечно, – радостно сказал Алекс. – Я понял. Струна… Притянула людей… – Он хотел сказать, что смерть – это струна. – Воронка времени крутится, смерть – это струна, что создает колебания… Там, внизу, во тьме, звучит струна, один-единственный звук… – Алекс растерянно теребил волосы, кусал и без того окровавленные губы.

– Но кто? Кто играет на этой струне? – спросил.

– А вот этого он сказать не хотел. Да и не мог, – дед Жавю смотрел на Алекса как на слабоумного. – Потому что каждый сам должен ответить себе на этот вопрос. И любой ответ будет правильным.

Алекс уже не слушал. Он отцепил руки и упал в траву. Дед вовремя отпрыгнул в сторону – и исчез в овраге, назидательно прокричав оттуда:

– Не забудь, чему я тебя учил. Завтра Пасха, великий праздник! Как праздновать, помнишь? Выключаешь свет в ванной, ложишься в теплую воду, затыкаешь уши, завязываешь глаза и лежишь весь день. И запомни: атеисты правы. Никакого Бога нет, если ты его не родил и не растишь как ребенка. Никакого Бога нет, если ты принимал противозачаточные таблетки.

Алекс лежал в траве, смотрел на мошек, что резвились в закате. Две тени грустно всхлипывали, сидя под кустом.

Встал, превозмогая боль. Пошел вперед, через лес, на запах убийцы Нины.

Деревья расступились, и он увидел колючую проволоку. Неизвестно, где она начиналась, где был ее конец. Она уходила вдаль в обе стороны. За ней простиралась пустыня, кое-где росли трава и небольшие кактусы.

Откуда-то справа прилетел бодрый голосок:

– Я приветствую своего давнего друга и клиента! – Алекс сразу узнал официанта из ресторана – его избивал