Собрание произведений в 2 томах. Том I (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон

Да и к тому — неясная за снегом

белела церковь над одним холмом.

Деревня пахла обжитым ночлегом.

Шёл редкий снег. И ни души кругом.

Казалось, дом измучился молчаньем,

однообразным ходом облаков, —

бумага под потухшими свечами

шуршала сонно. Убранный альков

хранил покой извечности, и сонно

сквозь щели в глубь процеживалось солнце.

〈1962 или 1963〉

237. Из XIX века

Блеснёт ли дальняя зарница

во мраке северных лесов

иль на разрезанных страницах

услышу я величья зов —

всё чудно мне. В глухой пустыне

веду следы свои в песке:

всё чуждо мне — любовь и имя,

и свет небесный вдалеке…

1963

238

Когда я собранное правил,

бубнил, оглядывая пустошь,

и мысль, забитая словами,

рябила главами из Пруста,

внезапны были откровенья,

и дух не мерился величьем

с дождём, с тоской его паденья,

озвученной смятеньем птичьим.

1963

239

Когда вдруг схлынули метели,

февраль дошёл до середины,

фасадов стены потемнели,

и понемногу стало видно,

что истощавшей кошки игры

с ребёнком, занятым игрою,

февраль, как будто бы за ширмой,

скрывал за длинною пургою.

1963

240

Когда зимы морозный полдень

лежит натурщицей на льду,

я тем же светом переполнен,

что и державный Петербург.

Как будто нам не в расстоянье

меж зданий вытянутый век…

вдоль льдов онегинские сани

скользят тенями по Неве.

〈1963?〉

241

Мой дом — черепашечий панцирь,

но сбитый тоской площадей,

я с ночи притянут к пространству,

как выстрелом птица — мишень,

и вот одинокий, как остров,

сад мечется, свечи задув,

и осень — вся быстрый набросок

натурщицы, спящей в саду.

〈1963?〉

242

По вестибюльной скуке города

передвечернего, по скуке

к дождю приподнятого ворота

я узнаю о Петербурге

подробности, и с ними к саду

иду и мыслю беспрестанно,

пока слагается в осадок

рассказ о буднях арестанта.

〈1963?〉

243

Неизлечимо гибнут числа,

пока бессилие моё

живёт с возлюбленной семьёй,

ночами одержимо мысля.

Как госпитальный коридор,

в потёмках тянутся предместья,

сродни которым ужас лестниц,

как взморьем разрежённый бор.

Я под свечой пишу, читаю,

покуда пухлый мотылёк

свечи изглоданный цветок

по кругу рваному мотает.

Кто пишет в полночь Рождества?

Пружинящий по скату лыжник?

Слепец, стучащий о булыжник?

Беглец, не помнящий родства?

〈1963?〉

244

По вертикали симметричный

вокруг озёр не мучил лес

среди камней и криков птичьих

любовью к перемене мест.

Туманом тихих испарений

глуша прибрежный разговор,

лес представлял союз деревьев,

удвоенный водой озёр.

И гнилью пах, и возле лодок,

скопивших дождь, — пока не жаль:

осеменял тростник и воду

избытком праздным и дрожал.

Одетый мохом, финский камень

взирал и вслушивался в бег

и в паузы подробных капель,

как старший в голоса коллег.

Был полдень. Скрюченные сучья

цедили свет. Сей край камней,

сей лес Финляндии дремучей

жил равнодушием ко мне.

Не вожделяясь расстояньем

с холма, подъемлющего бор,

как бы в беспамятстве, стоял я

один в лесничестве озёр.

〈1963?〉

245

По стенам вдоль палат

подсвеченный луной

теней бесшумный сад

раскрылся предо мной.

Безлистый сад теней,

потусторонний сад,

с окна госпиталей

который был отснят.

Когда погас там свет,

тогда во тьме палат

на матовой стене

стал проявляться сад.

Сад проступал, как пот,

по белизне стены,

похожий на погост,

на длинный свет луны.

Без гнёзд, без птиц, один

на глубину палат,

как слабый негатив,

впотьмах качался сад.

Знобил кусты апрель,

и в паузах меж снов

от окон до дверей

сад длился, как панно.

И различал сквозь сны,

как, отделясь от них,

за кирпичом стены

гудел живой двойник.

Один на всех калек,

один — на тьму палат,

размноженный, как след,

потусторонний сад.

1 апреля 1963

246–248. Пантера

Вступление

По ночам, когда высока луна —

во мне оживает волк, смотрит на неё, неподвижную,

и воет, встав передними лапами мне на рёбра.

По ночам, когда высока луна, во мне просыпаются птицы,

их голосов эхо

докатывается до тёмных

уголков души, где ютятся звёзды,

где в глубоких колодцах юродствует небо,

посылая берегу поцелуи.

И ещё — когда высока луна,

я слышу, как сзывает вода оленьи стаи,

как они ступают

                   по слабым травам

и пьют, запрокидывая лица, — воду,

заполненную лунным светом

                             и мерцанием рыбы.

Время луны — это время волка,

воющего в пустыню, время умолкших птиц

и прогулок