Собрание произведений в 2 томах. Том I (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон

у ягод,

у гусениц, валежника, оврага,

безумных птиц, что крыльями стучат.

В сырой избе меж столбиками свеч,

прислушиваясь к треску стеарина,

я вспоминаю стрёкот стрекозиный

и вой жука, и ящерицы речь.

В углу икона Троицы, и стол

углами почерневшими натянут,

на нём кухонный нож, бутыль, стаканы,

пузатый чайник, пепельница, соль.

Кружат у свеч два пухлых мотылька.

Подсвечник, как фонтан оледенелый.

Хозяин спит, мне нужно что-то сделать,

подняться, опрокинуть, растолкать

хозяина, всю утварь, полумрак,

там, за спиной скрипящие деревья,

по пояс в землю врытые деревни,

сырой малинник, изгородь, овраг,

безумных птиц, всё скопище озёр,

сгоревший лес, шеренги километров…

Так вот вся жизнь, её итог засмертный:

два мотылька, малинник, свечи, бор.

19 августа 1963

257. Хокку

СОБОР НА СОЛНЦЕ (слышишь, в борт

струят удары сны озёр.

Сирень где украшает шум

жуков — и там я однодум)

КРУГОМ ЖЕ ТЕНЬ (забитый дом

на берегу и сём, и том.

Я рядом лёг, ушёл в песок.

По мне летает мотылёк)

И САД ОТКРЫТ (о лень на лоне

в июле северной природы!

Паслись, оглядываясь, кони.

Воды укатанные воды

извилистой имели рамой

леса прибрежные села.

Возившийся в цветке пчела

подобен был объёму храма.

И словно новая Афина,

вся перепачкана пыльцой,

она взлетала там, где вина

бродили в погребке лесном)

1963

258. Одесский базар

Собрание плодов! Вот полные корзины

женоподобных груш! И будто бы с мороза,

вот яблоки! Усатые грузины

встают над ними в царственные позы

подобием обобранных деревьев —

всё раздражает северное зренье!

Ворсисты персики, похожи на цыплят,

пробивших скорлупу, а рядом — виноград,

как капля, гол, разбит на ромбы пор,

макет дождя, прозрачный и зелёный,

вот апельсин, оплывший, как костёр,

в полдневный зной без пользы разожжённый.

На пол-лица погружена в арбуз,

толпа гудит, как муха под стаканом,

отдельной вишни пузырёк стеклянный

на пальцах мнёт, свой вожделяя вкус.

Возок округлых дынь трясётся вдоль рядов,

где каждая из дынь — центральное ядро.

Вот, созревавший для хрустальных ваз,

лежит томат в соседстве с баклажаном,

и плотью горожан и горожанок

потеет рынок, испаряя квас,

где небо августа заключено в гранат,

в котором зёрна: каждое — в карат!

И бородавчатый всплывает огурец

на гладь раствора, сдобренного лавром.

Благословен сей день, твой переезд

от Петербурга к южному базару,

когда корзины, полные плодов,

приносит осень знойных городов.

1963

259

Не тёмен, а сер полусумрак,

и комната наша пуста.

Под сумерки от Петербурга

разит, как у пьяниц из рта.

По затхлому духу подвалов

я знаю его назубок:

каналы, заливы, канавки

темнеют и трутся о бок.

Какой Петербург! захолустье,

облупленный ветром фасад,

когда, отвернувшись от устья,

Нева гонит волны назад,

мостами связуя столицу,

небесную горечь вобрав,

всплывают, как самоубийцы,

над тёмной водой острова,

как ткань, расползается эхо

буксиров и мучает слух,

итак, никуда не уехав,

давай соберём по узлу,

давай распрощаемся. Годы

прощаний оставлены нам:

безлюдный и пасмурный город,

булыжник, залив и канал.

〈1963?〉

260

Желудок наш к тому же и брегет, предупреждая музыкой обед

Вращается Земля и так, и сяк,

ей свойственно такое вот вращенье,

когда бы солнца луч для нас иссяк,

то мы б утратили и то, и это время.

В пустыню времени тогда б ступил верблюд,

лишилась смысла б Болдинская осень

и, кроме оной — кропотливый труд

кормящихся от времени ремёсел.

Так. Пустовало б наверху стекло,

песок минут скопился б в нижней части,

и многое утратил бы глагол,

а раз глагол, то следом и причастье.

Земля без времени, без цветовых часов:

ни светотени, ни игры рассвета,

когда уже не вырезать лицо

из кожи времени хотя бы силуэтом.

Но кроме смены лет и смены тьмы и света

есть время тела: голод, нужды, сон,

и век земной от чрева до скелета,

и дальше рая устричный сезон.

К тому же многое зависит от субъекта,

что для одних — мгновенье, третьим — век,

век вoрона — года, но в то же время клетка

бытует век свой в миг, как судит человек.

〈1963?〉

261

Лист разлинованный. Покой.

Объём зеркал в бору осеннем,

и мне, как облаку, легко

меняться в поисках спасенья,

когда, уставив в точку взгляд,

впотьмах беседуя со мной,

ты спросишь, свечкой отделясь,

не это ли есть шар земной?

〈1963?〉

262

Что мучит: музыка ли, Углич,

когда к булыжной мостовой

самоубийцы в щелях пауз

висят, как ноты, головой?

Но, может быть, их всех ретивей

дождь рвётся с нотного листа,

пока, соседств любых противник,

прошу всех тотчас перестать!

〈Ноябрь 1963〉

263

Не подарок краса мне твоя, а, скорей, наказанье

и скорее проклятье, чем лето, осинник, озёра,