Тайная жизнь гаремов - Ольга Дмитриева

Мехди Улийе затеяла очередную интригу, умертвив тех, кто мог помешать ей в этом, а затем попыталась заполучить во дворец Аббаса, находившегося по обычаю у главы одного из племен. Тот, заподозрив недоброе, отказался и тем самым спас жизнь Аббасу, которого не пощадила бы «любящая» мать. В конце концов, погибла она сама, убитая тайно проникшими в гарем заговорщиками, а шах Аббас, поистине великий правитель, блестящий полководец и талантливый политик, принял у родителей эстафету. Он испугался популярности своего старшего сына от грузинской царевны и приказал убить его, а позднее ослепил еще двух своих сыновей.

В XIX столетии в дела гарема вмешалась внешняя политика, когда, согласно Туркманчайскому[17] договору 1828 года между Россией и Персией, каждый из шахов должен был при жизни объявить наследника, которого Россия, со своей стороны, обязывалась поддержать в случае политических неурядиц.

Самым внушительным гаремом среди мусульманских владык Персии обладал Фатх-Али (1797–1824), второй представитель династии Каджаров. Согласно донесению князя Меньшикова от 1826 года, «жен шаха… трудно исчислить правильно, по причине частой смены, которая в гареме происходит. Число сие определяется по сию пору в восемьсот особ, две трети которых могут быть рассматриваемы как супруги шаховы на деле».

Путешественники тридцатых годов XIX столетия определяли это число до «тысячи душ женского пола». И к восьмидесятому году жизни Фатх-Али число его потомков (сыновей, внуков дочерей, правнуков) составляло девятьсот тридцать пять человек, а через тридцать лет после смерти шаха оно достигло пяти тысяч, что позволило персам назвать этого любвеобильного и плодовитого шаха вторым Адамом, хотя могли бы скорее назвать Лотом. Ибо любимой женой хана была дочь его старшей жены, и дети шаха от этого противоестественного союза одновременно являлись и сыновьями, и внуками.

Блеск прежнего величия Персии к этому времени померк, и попасть в гарем шаха дочери знатных и богатых родителей не стремились. Жены там часто менялись, сумма, выдаваемая при разводе, была отнюдь не царской, все украшения и наряды являлись собственностью казны, и в гареме было всегда больше наложниц и «временных жен», чем постоянных.

К XIX столетию поток пленниц в гаремы почти прекратился, но, тем не менее, находились в них и христианки: армянки, грузинки, русские и немки (последние жили в поселениях немецких колонистов), которых похищали или брали в плен на Кавказе, входящем в состав Российской империи. Эти женщины, проданные в гарем, становились собственностью владельца, посягнуть на которую считалось тяжким оскорблением, особенно если оно касалось особы шаха. Возвращение пленниц на родину являлось задачей чрезвычайно сложной и опасной. Страшная трагедия, произошедшая в 1829 году в Тебризе (современный Тегеран), была вызвана попыткой вернуть русских подданных: немку и армянку из гарема премьер-министра шаха Алаяр-хана, и евнуха самого шаха Якуб-мирзу (Якуба Маркаряна, похищенного в юности и желавшего вернуться в Армению), укрывшихся в русском посольстве.

Русский посол, знаменитый драматург А. С. Грибоедов, осознавая опасность и всю тяжесть последствий, не смог выдать людей (тем более русских поданных), попросивших убежище. На его стороне был закон, по Туркманчайскому договору все уроженцы земель русских имели право вернуться домой, но толпу фанатиков меньше всего волновала юридическая сторона дела, они ворвались в здание посольства и растерзали находящихся в нем людей (в том числе и Грибоедова). В качестве компенсации за разгром посольства и убийство русских поданных Фатх-Али передал императору России Николаю I один из крупнейших в мире алмазов «Шах».

Жизнь в гареме персидского шаха протекала сонно и внешне спокойно, с теми же тайными войнами и борьбой за главенство, как и во всех гаремах мира. Жены соперничали между собой, интриги были сложны, а развязки драматичны. Старшей женой Фатх-Али была простая танцовщица, дочь торгующего на базаре кебабчи. Она носила пышное имя Таджи-Далуэт (венец государства), а с ней соперничала Ага-Бегюм-Ага, дочь карабахского хана. Вопрос о том, кто будет главной женой, был серьезен, и долгое ночное заседание решило исход в этой гаремной войне в пользу дочери хана, но со временем, когда подросла прекрасная дочь Таджи-Далуэт, внучка простого кебабчи, любимой женой стала она, ибо одновременно являлась и дочерью шаха. И ей был создан многочисленный двор с целым отрядом камер-юнкеров (гулям — пишхедметов).

Другие жены жили весьма скромно, содержание, которое им выдавалось, особенно при Насир-ад-дине (правил в 1848–1896 гг.) было ничтожным, и иностранцы удивлялись, как только каждой удавалось вести свое хозяйство. Помещения, в которых жили жены и наложницы, пышностью не отличались, напоминая скорее темницы, чем дворцовые покои, и вместо мебели в них стояла на полу многочисленная посуда и умывальники.

Иностранцы отмечали остроумие, изящные манеры и образованность персиянок из хороших семей, для которых считалось обязательным знать поэзию. Творения Хафиза, Саади и Фирдоуси заучивались наизусть наряду с сурами Корана, и письма жен иранского шаха были расцвечены поэтическими цитатами. Развлечений в замкнутом мире гарема было немного, и жены шаха с радостью принимали вестников из «открытого мира». Вот как описывает некая мадам Дюгамель посещение одной из четырех жен Мохаммед-шаха (1834–1848), жившей тогда в ссылке в Тебризе. Она велела доложить о себе и сразу же получила любезное приглашение. Переводчиком у нее была дама, отлично владевшая персидским языком. У входа в гарем их встретил евнух, который провел дам по узким коридорам в просторную комнату, пол которой был устлан коврами. Жена шаха сидела в глубине комнаты на богато вытканной подушке. Вокруг нее стояли женщины из свиты. Все были в пышных нарядах. Мадам Дюгамель и ее спутнице предложили стул и табурет.

Жена хана, по персидскому обычаю, рассыпалась в приветствиях и комплиментах. Затем рабыни принесли сначала кофе, потом чай и, наконец, сладости. Во время трапезы мадам Дюгамель засыпали сотней вопросов. Особый интерес присутствующих вызвала ее одежда. Ее внимательно осматривали и даже ощупывали. Всеобщее изумление вызвал у них корсет, ибо этот предмет женского туалета был совершенно незнаком персиянкам. Мадам Дюгамель, утомленная постоянными расспросами, хотела удалиться. Когда ее стали удерживать, она, извинившись, сказала, что ее ждет к обеду супруг.

«О! Вы имеете счастье обедать вместе с вашим супругом? — спросила высокопоставленная дама. — Мне выпадало это счастье лишь дважды. Скажите, а сколько жен у вашего супруга?»

Мадам Дюгамель ответила с улыбкой: «Я его единственная жена».

«И вы этому верите?» — иронически возразила жена шаха. (Бларамберг И. Ф. Воспоминания.)

Ирония и недоверчивость жены шаха объяснимы, но в действительности в высокопоставленных семьях полигамия уже не была популярна, и при составлении брачного контракта мужа могли обязать не брать себе других жен.

Женщины из семей среднего достатка были более свободны, чем из богатых.