Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Мартин Малиа

(Тем временем в одной из комнат замка умирала королева-мать Екатерина Медичи.) Затем Генрих III и Генрих Наваррский взяли в осаду мятежный Париж, который упорно сражался ещё год. В 1589 г. король погиб в лагере осаждающих за городскими стенами от руки монаха-фанатика Жака Клемана, подготовленного к заданию агентами уцелевших братьев Гиза.

Генрих Наваррский по закону стал королём, однако большая часть страны не желала признавать его власть из-за веры. Париж и Католическая лига не сложили оружия, в 1590 и 1591 гг. Филипп II отправлял на юг, им на помощь, армию герцога Пармского. Что касается престола, то сначала братья Гизы возвели на него престарелого кардинала Бурбонского (хотя старший из них и сам туда метил). После смерти кардинала лига, под давлением Испании, поддержала претензии дочери Филиппа от Елизаветы Валуа, инфанты Изабеллы. Поскольку салический закон предусматривал наследование престола только по мужской линии, в 1593 г. в Париже снова были созваны Генеральные штаты, чтобы найти способ передать власть испанской наследнице.

В этот-то момент Генрих Наваррский, понимая, что не сможет победить силой оружия, отрёкся от протестантской веры. В 1594 г. он был коронован в Шартре и через несколько месяцев вступил в Париж. Тем самым он нанёс решающий удар слабеющей гугенотской революции. Четыре года спустя Генрих IV издал Нантский эдикт, по большому счёту повторяющий положения Сен-Жерменского эдикта 1562 г. Гугенотам, количество которых теперь составляло не более миллиона человек (около 5% населения страны), разрешалось открыто исповедовать свою веру в строго определённых местах. Кроме того, они продолжали удерживать ряд крепостей (places fortes), таких, как Ла-Рошель. Иными словами, религиозное устройство предполагало, скорее, сосуществование, нежели веротерпимость, как мы её сейчас понимаем. Да и французское государство в итоге пользовалось не совсем полным суверенитетом в современном смысле или хотя бы в трактовке Бодена.

Основная причина провала гугенотов заключается в том, что, при всех своих силах и рвении, они так и не сумели овладеть монархией. Альтернативной возможности — ограничить монархию посредством Генеральных штатов (как произойдёт позже в Нидерландах и Англии) — во Франции не существовало. Для этой цели штаты оказались попросту слишком слабым институтом, а власть монарха имела чересчур большое значение для национальной идентичности. В свою очередь, главным препятствием, помешавшим гугенотам захватить монархию, стал антипротестантский настрой большинства населения, причём значительное меньшинство этого большинства на всех социальных уровнях было достаточно воинственным, чтобы сопротивляться гугенотам, даже находясь по закону в их власти.

Фактически зашедшая в тупик революция XVI в. во Франции придала силы централизующей руке монархии, способствовала росту её поддержки в народе и, таким образом, ускорила её путь к зрелому абсолютизму Бурбонов. Если говорить об анализе революционных процессов, эта безвыходная и «попеременная» революция должна научить нас быть скромнее в претензиях на открытие базовой модели революции для Европы, а тем более для всего мира и на все времена.

Что касается самой Франции, то наследие неудавшейся французской Реформации внесёт существенный вклад в развитие кризиса, который породит события 1789 г.

5. Нидерландское восстание, 1566–1609

Вовсе не обязательно надеяться, чтобы начать, равно как не обязательно и преуспеть, чтобы упорно продолжать.

Вильгельм Оранский

Первое, что следует отметить, говоря о перевороте, который обычно называют Голландским восстанием, — начиналось оно не как именно голландское. Возникновение к 1609 г. независимой Голландской республики из семи провинций стало непредвиденным следствием более широкой революции в 17 провинциях Бургундско-Габсбургских Нидерландов, династической протомонархии, занимавшей территорию современных Голландии, Бельгии и кусочка северной Франции. Собственно, поначалу революционное движение сосредоточилось в пределах нынешней Бельгии, а его главный лидер, Вильгельм Оранский, до самой своей смерти в 1584 г. рассматривал его как общенидерландское. Задачу анализа затрудняет ещё одно обстоятельство: на развитие восстания международные силы влияли не меньше, чем его собственная внутренняя динамика, и это резко отличает его от совершенно самостоятельного английского переворота веком позже и первоначальной, решающей стадии богемской революции веком раньше, даже от непосредственно предшествующей ему Реформации в Германии (до начала вооружённой борьбы в 1540-х гг.). Причина осложнений, конечно, заключается в интернациональном характере династии Габсбургов, правившей в Брюсселе.

Соответственно историография этого восстания также весьма сложна и разнопланова. В отличие от историографии 1789 или 1776 гг., она посвящена не только революции, а целому ряду разных тем. Первая из них — генеалогия борьбы протестантской свободы против католического деспотизма, которая начинается с «на том стою», брошенного Лютером Карлу V на Вормсском рейхстаге. Эта традиция, несомненно, имеет международный характер, и величайший классический труд в данном ключе — вышедшая в 1856 г. книга американца Джона Мотли «Возникновение Голландской республики»[120]. Кроме того, сюжет о Голландском восстании вошёл в литературный канон эпохи Просвещения, воспевающий идею свободы. Гёте в период расцвета движения «Буря и натиск» в 1775 г., во время американской революции, посвятил ему пьесу «Эгмонт», так же как ранее «Гёца фон Берлихингена» — либертарной Реформации. Шиллер, набив руку на другом персонаже либеральной иконографии, швейцарце Вильгельме Телле, сделал голландские события основой дворцовой мелодрамы «Дон Карлос»; Верди превратил шиллеровскую версию в грандиозную оперу.

Более жизнеспособная, хотя и не столь заметная на международном уровне историографическая традиция рассматривает восстание как источник современной голландской национальной идентичности. Именно в этом направлении была проделана наиболее серьёзная работа. Однако, поскольку голландский язык не является международным, её результаты лишь изредка проникали в наше общее историческое сознание, прежде всего благодаря труду Питера Гейла «Мятеж в Нидерландах (1555–1609)», впервые изданному в 1932 г.[121] Дело осложняется тем, что восстание произвело на свет не одну, а две современные нации, и потому великий медиевист Анри Пиренн не менее серьёзно считал его главным фактом истории Бельгии[122]. Маркс и Энгельс, конечно, без колебаний отнесли нидерландские события к разряду «буржуазных революций», даже не делая попыток серьёзного анализа; такая точка зрения в середине XX в. породила радикальную исследовательскую традицию[123].

Только после Второй мировой войны, под влиянием марксизма и расцвета «стасиологии», восстание в Нидерландах стали рассматривать как революцию, пусть и не обязательно «буржуазную». Но мнения историков относительно географических рамок, продолжительности и модели развития этой революции всё равно расходятся. Структура деятельности восставших столь иррегулярна, что плохо поддаётся схематизации и сравнительному анализу. Несмотря на примерно те же политические, социальные, идеологические факторы, что наблюдались раньше в Богемии и Германии, а позже в Англии, модель действий, через которую эти факторы себя проявляли, в данном случае своеобразна чуть ли не до аномальности. Перед нами