Бремя власти II - Иван Ладыгин

Раздражение подкатило к горлу — острое, жгучее, как соляная кислота. Мой настоящий подвиг… Подвиг Соломона Козлова, кровью и потом добытый… превратили в пыль. Зарыли в уголке газеты, рядом с пропавшей кошкой! А клоунаду на опере, мой позор вознесли на первую полосу! Будь проклят этот маскарад!

Я сжал газету так, что костяшки пальцев побелели, бумага смялась и порвалась. Ярость, глухая и беспощадная, затопила все, даже стыд за вчерашнее. Ладно, они посмели превратить мою победу в ничто — это я еще мог понять. Но то, что они посмели скрыть факты о демонопоклонниках… Такое я никогда не прощал… Не прощу и в этот раз!

* * *

Бумага хрустнула в пальцах Ольги Павловны… Это произошло непроизвольно. Безупречный контроль дал микроскопическую трещину.

Ее кабинет, погруженный в полумрак тяжелыми шторами, внезапно сжался, превратившись в душный склеп. Воздух стал густым, как смола.

На полированной столешнице лежал враг — свежий Петербургский Вестник. Первая полоса — удар ниже пояса. Крупная карикатура Анны с идеальным ракурсом. Он подчеркивал ее бледность и намекал на заплаканные глаза… Мастерская работа гребанных падальщиков! И рядом… красовалось лицо Николая. Пьяное. Глупое. Потерянное. С каплями чего-то темного на щеке.

Гнев подступил к горлу Ольги… Не пламенный, а леденящий душу — острый как стилет из лучшей дамасской стали. Он сжал гортань, перекрыв воздух.

Честь дома Меньшиковых… столетия великой славы… ее собственная, выстраданная репутация Регентши, Железной Леди Империи… Все это превращалось в дешевый фарс, в уличный балаган! Из-за этого… недоумка!

— Гвардеец! — ее голос звякнул в тишине, резко и горячо. Он должен был звучать властно, но внутри дрожала струна унижения. — Немедленно доставить сюда Императ…

Но договорить она не успела. Дверь словно сорвало с массивных петель ударом плеча. Тяжелое дубовое полотно с грохотом стукнулось о стену, заставив содрогнуться портреты предков. В проеме вырос Рыльский. Не просто разгневанный, а обезумевший. Его лицо было темнее грозового неба над Невой перед ливнем, глаза горели желтым огнем загнанного зверя. Ни поклона. Ни «Ваше Высочество». Ни тени прежней почтительности. Он ворвался, как таран.

Несколько широких, размашистых шагов — и его кулак, затянутый в белую перчатку с грохотом обрушился на полированную столешницу прямо перед Ольгой. Чернильница из темного хрусталя подпрыгнула, как испуганная птица, едва не опрокинувшись. Брызги чернил упали на газетный скандал.

— Вы это видели⁈ — его рык оглушил, он был грубее, опаснее рева медведя, которого когда-то добыл ее муж. — Этот… ублюдок! Он опозорил Анну! На весь свет! Вашего светлого ангела! — последние слова он выкрикнул с такой болью и яростью, что Ольга инстинктивно отпрянула вглубь кресла.

Затем шок от его немыслимой наглости схлестнулся внутри нее с яростным цунами собственного гнева. Кровь ударила в виски. Она собралась извергнуть гром, обрушить всю тяжесть своего положения, всю ярость Регентши на этого взбесившегося солдафона. Сотрясти его карами, перед которой он должен был пасть ниц!

Но он оказался быстрее.

— Что вы намерены делать, Ваше Высочество⁈ — его голос вдруг стал ледяным. — Нельзя допустить, чтобы его убили раньше свадьбы! Нельзя, чтобы Империя осталась с регентом-вдовой и опозоренной наследницей! Кому нужен такой монарх? Это картонный шут! Уверен, сейчас многие думают об этом…

Слова капитана били точно в цель, обнажая ее глубочайший страх: крах всех планов, смуту, потерю власти. Она открыла рот, чтобы закричать, приказать арестовать…

Но Рыльский уже действовал. Он схватил со стола тяжелый хрустальный графин с густой вишневой наливкой — подарок какого-то курляндского герцога. Не глядя, не думая, откупорил его зубами и сделал три долгих, гулких глотка прямо из горлышка. Вишневые капли, как запекшаяся кровь, закапали на его мундир и на стол. Он поставил графин с таким грохотом, что задребезжали книжные полки. Он напомнил ей Александра… Такую же животную силу…

— Я этого не допущу! — прогремел Лев Павлович, смахивая тыльной стороной перчатки капли с грозных усов. — Я не позволю!

— И что вы предлагаете⁈ — Ольга вскочила, опираясь руками о стол. Голос сорвался на непривычно высокую, почти истеричную ноту. — Вы и так уже допустили слишком многое! Все Соболевы мертвы, кроме него… К тому же его пьянство… Это все ваша охрана! — регентша тыкала пальцем в сторону двери, где должен был стоять гвардеец, но там никого не было — все испугались напора Рыльского.

Капитан не растерялся. Его ярость сменилась лихорадочной решимостью. Он резко сунул руку за борт мундира и выдернул оттуда пожелтевшую, потрепанную газету. С явным трудом развернул ее прямо поверх свежего «скандала» с Анной и Николаем. Пыль времени поднялась облачком. На первой полосе старой газеты гарцевал молодой, сияющий князь Белоусов. В охотничьем костюме, он уверенно попирал одной ногой тушу огромного, мертвого медведя. Заголовок кричал жирным шрифтом: «ЗОЛОТАЯ ПУЛЯ НЕ ПРОМАХНУЛАСЬ! КНЯЗЬ БЕЛОУСОВ ДОБЫЛ ЦАРЯ ТАЙГИ!»

— Охота — проскрежетал Рыльский, тыча толстым пальцем в фото покойного мужа Ольги. Его голос был хриплым от наливки и эмоций. — Нужна показательная охота! В Царском Лесу. Завтра же! Николай убьет самого крупного зверя в заповеднике. Собственноручно. И посвятит эту победу вашей дочери! И покажет всем питерским шавкам, — он кивнул на свежую газету, — что он… не тряпка. Что он — приручен Анной. Что этот скандал — просто ссора влюбленных. — Капитан выдохнул, ожидая решения своей госпожи.

Но Ольга лишь фыркнула. Этот звук был полон такого ледяного презрения, что мог бы заморозить вулкан.

— Он бездарь! — выдохнула она, глядя на фото мужа, а не на Рыльского. — Он с лошади свалится на ровном месте! Он зверя увидит — и сразу метнется в кусты! Это не план, Лев Павлович. Это безумие!

— Доверьтесь мне! — сказал Рыльский. И в его глазах, налитых кровью, горела не просто решимость. Горела та самая дикая, бескомпромиссная ярость Золотой Пули, которую она видела лишь в глазах одного человека — своего покойного мужа. Это было страшно и… Это ее гипнотизировало.

— Нет. — Отказ Меньшиковой прозвучал коротко, как выстрел.

Тогда кулак капитана — тот самый, что только что грохотал по столу — снова взметнулся и обрушился вниз. Столешница не выдержала и хрустнула. Послышался жуткий, сухой звук ломающегося дерева. В этот раз чернильница подпрыгнула и разбилась, черные кляксы заляпали газеты, ковер, мундир Рыльского.

— На кону честь Анны, Ольга Павловна! — его голос заглушил звон осколков и гул крови в ее