Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 1 - Альманах Российский колокол

вокруг уничтоженного, казалось бы, растения из-под земли к солнцу тянулись сотни тоненьких веточек, уже распустивших зелёные настырные листочки, снова хватающие солнце за руки и требующие к себе его самого пристального внимания.

На большой поляне, где свершилось убийство, вновь торжествовала жизнь. И жажда её, олицетворённая погибшим, но возродившимся, как феникс из пепла, живым существом заразительно расплёскивалась теперь по окрестностям, нагло раскрашивая зелёным смехом холодные стёкла окон.

Скоро зима

Скоро зима.

За окном осенний ветер обрывает остатки листвы с деревьев. Тучи хмуро, но быстро движутся влево, сердито заглядывая в комнату. А здесь тепло и чисто. И пару минут назад сошлись в разговоре двое.

– Не понимаю я этого… – молодой человек так потешно сморщил лобик, что возникло впечатление: размышляет он нечасто. – Не понимаю… – юноша легонько хлопнул по раскрытому альбому, что минуту назад отбросил в сердцах на диван, рядом с собой. – Вы говорите, что большевистский переворот он не принял?

– Да, – поморщился его взрослый собеседник при слове «переворот».

– Уехал?

– Точно.

– И служил белогвардейцам?

– Ну, не совсем… так, от необходимости зарабатывать на хлеб насущный. – Взрослый устало потянулся, взъерошив огромной пятернёй свою седую шевелюру. – Время было трудное, смутное, – добавил он.

– Так ведь за службу белым расстреливали. – Молодой закинул ножку в обтягивающих брючках на острую коленку и развёл руками.

– Не всех…

– Так, – с сомнением вытянул губы трубочкой юнец. – Потом он эмигрировал?

– Да.

– Но скоро нашёл применение своим талантам в Египте, а позже и в Париже?

– Абсолютно точно.

– И стал богат? – Жидкая щетинка на щёчках юноши будто зашевелилась от негодования.

– Деньжата водились, – кисло улыбнулся седой. – Порою и немалые.

– Богатство, известность, почёт и любимая женщина – всё в наличии, не так ли? – загнул четыре пальчика паренёк.

Взрослый кивнул, соглашаясь.

– И он это всё бросает и едет в совдепию?! – У мальчишки выкатываются глазёнки от изумления. – Почему? Не понимаю… – снова разводит он картинно руками.

Взрослый пожимает плечами, с неподдельным интересом разглядывая юнца. Он тоже удивлён. Но пытается чувств не демонстрировать, с напряжением воздерживаясь от вопросов. Пока просто коротко и ясно отвечает, наслаждаясь невиданным зрелищем непосредственности невежества и, кажется, беспринципности.

Тишина на несколько секунд разделила собеседников.

Молодой тщетно силился собрать в единую картину факты, разрушившие его видение мироздания в прах, осмыслить их и, возможно, понять.

– Ради чего?.. – снова растерянно спросил он у пространства. Потом встрепенулся и вновь устремил свои чистые глазки на седого. – И потом война? Блокада?

Взрослый скорбно улыбнулся в ответ.

– И на предложение уехать из блокадного города – отказ? – юноша даже с голоса сбился и пустил в конце фразы «петуха». – Кх-кх, – кашлянул он виновато. – Не поехал?

– Остался в блокаде, – отозвался старший. – Сказал: «Из осаждённых крепостей не бегут. Их защищают!»

Молодой набрал побольше воздуха в лёгкие перед финальным вопросом и со всей душевностью, на которую был способен, почти прошептал:

– И умер от голода в блокаде?

– Увы.

– Не понимаю, – обхватил картинно руками голову малец. – Иметь всё: богатство, любовь, славу. Бросить это ради совдепии и сдохнуть в итоге от голода… Это безумие какое-то… Он сумасшедший.

– Ну, – подошёл к дивану и взял в руки альбом старший, – любовь приехала с ним, славу и почёт он получил и здесь, а богатство… оно не очень-то и нужно при первых двух составляющих. А ещё приехал он не в совдепию никакую, а на Ро-ди-ну, – седой по слогам продекламировал это слово, возвышаясь горой над мальчишкой, – без которой жизнь ему была немила. И не сдох, а погиб с великой честью один из величайших русских художников – Иван Яковлевич Билибин! – ткнул он пальцем в обложку красочного альбома с репродукциями.

Холодный ветер сердито стукнул в окно, закрутился вихрем и тут же взвился вверх, чтобы там – на просторе – грубо погонять серые громады туч.

Скоро зима.

Вад. Пан

С 1998 г. – активный участник «РЖ» и прочих форумов (понятия «блогер» ещё не было).

С 2007 г. – автор на «Прозе. ру», публикации в журнале «Край городов».

2008 г. – первая версия повести, издание книги «Дети питерских улиц».

2010 г. – диплом конкурса «Белая скрижаль».

2011 г. – лауреат конкурса «Лито. ру», призовая публикация в журнале «Контрабанда».

2019 г. – вторая версия повести, издание книги «Дети гранитных улиц».

2020 г. – лауреат Московской литературной премии.

Стерва

Многие состояния души имеют свои логичные определения.

Стервозность не из их числа. Это проявление слишком неоднозначно, даже двойственно. Подобная двойственность знакома входящему в класс учителю, которому возвышенные гуманистические принципы так же близки, как приёмы дрессуры, и так же далеки, как идеи эпохи Просвещения, возносящие эго встречающих его чад в центр мироздания!

Двойственность – самое сложное, с чем приходится примирять сознание.

Покинувшей высокий начальственный кабинет женщине это было известно лучше многих. Лёгкой походкой миновала она приёмную. Своё сознание Марине приходилось примирять не только с этим!

– Сука! – сдавленным рокотом извергался избыток чувств за оставленной за спиной дверью. Эмоции хозяина кабинета резко контрастировали с образом ответственного работника. Впорхнувшая вслед за посетительницей секретарша остановилась перед руководителем как вкопанная, опешив, потеребила пальцами принесённые листы и предпочла ретироваться обратно. Ей ещё не доводилось видеть начальника в таком состоянии. Тот и сам уже не помнил, кто ещё может так раздражать, как собственная жена!

– Сволочь, змея!.. Точно змея! – продолжал бушевать он наедине с собой. – Ну за что мне такое?! В чём я так нагрешил?! – взмолился наконец мужчина, воздев руки к потолку.

– Это кто у Сивкова был? Я тут с распечатками бегала, прихожу, а он там сам не свой… – затараторила молодая секретарша в ухо сидящей рядом даме.

– Это его жена приходила! – фыркнула в ответ соседка. – Знаешь ведь, Цой погиб! Совещание собирали, они там, в Ленинграде, к похоронам готовятся… Тоже мне семейка! Муж в Москве, жена в Ленинграде…

– А жена-то здесь при чём?! – удивилась секретарша. – Говорили же, она в Питере литературу в старших классах преподаёт?!

– Ну, понимаешь… училка училкой, но, во-первых, она жена Сивкова… И в Питере – в комитете по законности и правопорядку… А организацию похорон Ленсовет спихнул на её комитет, так что и Цоя ей хоронить!

– М-да… не повезло бабе, – сочувственно протянула секретарша.

– Этой?! Эта кого хочешь похоронит!

– Меня ни для кого нет! – раздался в трансляторе знакомый голос начальника. Сивков откинулся в кресле, разминая отходящие от дрожи руки. «Да! Нервишки ни к чёрту! И как ей это удаётся?! Нет, давно с этим надо кончать! Бывают же и нормальные жёны…» –