Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

обычную за последнее время холодность и говорил о себе; в его голосе звучали нотки искренности, хорошо мне знакомые. Я прочла неподдельную, глубокую грусть и разочарованность в его словах. Я узнала, что невесело было у него детство, положившее отпечаток на его жизнь, сделавшее его замкнутым и много думающим. Я поняла, что в нем много благородства и гордости. Теперь я и сама более критически научилась смотреть на жизнь. Как за этот год много мною пережито! Все мои лучшие надежды и мечты, как и первая доверчивая любовь, оплаканы горькими слезами. Мне так хотелось спрашивать его еще, но я боялась своими вопросами задеть больные места. Я была благодарна ему за этот вечер, за его откровенность, и мне так хотелось, чтобы он сам поверил в свое счастливое будущее, в которое я верю, надеясь, что он со временем получит высшее образование и найдет в жизни применение своим большим способностям.

4 июня. Хмурый, дождливый, неприветливый день, когда я шла к англичанке, чтобы еще раз с ней попрощаться. 15-го она уезжает в Англию. Павлуша пошел меня проводить. Перед этим я его видела во сне. Этот сон был глупый, но я долго находилась под его впечатлением. Это был только сон, а вторая мысль заставила меня грустно улыбнуться – я подумала, что явь во много раз хуже сна. Я с горечью в улыбке сказала: «Сегодня я вас видела во сне». – «Тогда расскажите, что вы видели во сне?» – сказал он. – «О нет, для того, чтобы рассказать вам этот сон, мне пришлось бы слишком многое вам объяснить, а я этого не хочу». – «Ну, так вы и объясните мне все». – «Объяснить? Нет, это невозможно, во всяком случае теперь. Вот если бы было можно написать, это было бы во много раз легче, только это не стоит». Некоторое время мы шли молча. Капли дождя скатывались с темных, дрожащих листьев, и было пасмурно и холодно. «А почему бы вам не написать мне обо всем? Не бойтесь довериться мне, ведь вы достаточно хорошо меня знаете». – «Вы хотели бы, чтобы я разыграла перед вами роль Татьяны[199]? Интересно, какую бы вы мне прочли нотацию в ответ. Думаю, что не совсем онегинскую. Ведь все же, хотя я и Татьяна, но не Ларина, а вы не Онегин». Он взглянул на меня, стараясь что-то прочесть в моем лице. Мы подошли к дому и расстались; я видела, как его высокая фигура исчезла во мраке неприветливой пасмурной улицы.

12 июня. Павлуша уезжал на неделю, и я даже не писала дневник, так мне было тоскливо. Неужели весь мир может измениться и потерять свою прелесть от отсутствия только одного человека? Впервые я это так почувствовала. А что будет дальше? Пока лучше об этом даже не думать!

Но и возвращение Павлуши принесло мне в первый момент только муки, никогда раньше мною не испытываемые. Я видела его несколько минут, когда он забежал к Абрамовым, оживленный и иронически-шутливый, как всегда. Как забилось мое сердце, когда он опять назвал меня «детским садом», спрашивая и Марию Ивановну, как я вела себя в его отсутствие и без его надзора. Я не решилась спросить его, когда он придет, боясь выдать свое нетерпение и волнение. Но он сказал Марии Ивановне, что обязательно придет вечером. И не пришел. Как я его ждала, сидя то у окна, то на крыльце! Я уже не в силах была ничем замаскировать свое мучительное настроение и потому держалась вдали от других, избегая разговоров и любопытных взглядов. Но, конечно, Алешка, которому доставляет удовольствие сплетничать и причинять всем неприятности, не преминул сказать мне по секрету, что Павлуша у Деларовых, куда приехала из Ленинграда Верочка[200], подруга Таси. Она моя ровесница, но никак уж не «детский сад», наоборот, это сверхмодная девица, кокетничающая и всегда привозящая самые модные фокстроты. Она изящна, но как она пуста и глупа! И к ней я испытывала такую дикую ревность в тот вечер, что готова была по земле кататься от боли. Стыдно, но это так. И сейчас, когда я думаю, что она может нравиться Павлуше, я изнемогаю.

Когда он пришел вчера, я невольно была с ним холодна, а на вопрос его сдержанным упреком выдала себя. Как обычно, он перевел все в шутку, поиздевался надо мной, говоря, что маленьким девочкам еще рано думать о ревности. Но потом, может быть, чтобы меня успокоить, весьма нелестно отозвался не только о глупости Верочки, но даже о ее поведении. «О таких девочках не думают серьезно», – сказал он жестко. И все-таки он мог провести с ней, слушая ее болтовню и фокстроты, первый вечер после своего приезда! А ведь он должен был представлять себе, как я его ждала.

13 июня. Только еще один раз я была счастлива, забыв обо всем, даже и о том, что я так скоро должна уехать навсегда из Детского и, возможно, мы больше никогда не встретимся с Павлушей. Это было, когда я поехала в Ленинград на примерку платья к моему выпускному вечеру и со мной поехал Павлуша по своим делам. В этот день мы погуляли с ним по набережной, посидели под огромными колоннами Казанского собора. Проводив меня к Елене Александровне, он ждал меня в одном из скверов, и, так как до поезда времени оставалось порядочно, мы зашли в Михайловский сад[201]. Он шутя ворчал, что, бегая за мною повсюду, он устал, что я его в гроб вгоню, если он будет за мной так бегать. Я смеялась над ним, и мы все время перебрасывались шутками, насмешками, но в этих шутках временами проскальзывало признание. И мне тогда казалось, что я хожу по тонкой корке льда, которая готова проломиться от одного неосторожного движения. Эта кора была создана из ласковых взглядов, слов и шуток. Достаточно было невольно изменить выражение лица или голоса, и шутка перестала бы быть шуткой. Это нас пугало, заставляло замыкаться и быть сдержанней. Я тогда поняла, что если он меня не любит по-настоящему, то во всяком случае он очень ко мне привязан, и я для него небезразлична. «Подумайте, сколько времени я верен только вам, больше года. Цените такое мое постоянство», – говорил он, ласково смотря на меня. – «К сожалению, возможно, что я более постоянна в своих увлечениях, чем я думала», – вырвалось у меня. Догадался ли он тогда, сколько горькой правды для меня было скрыто в этих словах?

Идя по Невскому, мы встретили