Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

молодой листве. В аллеях белеют статуи, и их красота подчеркнута зеленым фоном распустившейся листвы. Я опьянена весной, счастлива, бездумно наслаждаюсь радостью жизни. О чем мы говорим, гуляя по парку? Мы делимся каждым впечатлением, привлекшим наше внимание, нам хорошо и радостно. Иногда наш разговор состоит из одних улыбок, шуток и смеха, становясь серьезным, когда мы затрагиваем вопросы о жизни, о книгах. Как хорошо мне знакома эта аллея, ведущая к пруду, с которой у меня теперь связано так много улыбок, доверчивых слов, ласкающих взглядов! Неужели это скоро для меня останется только воспоминанием? Когда я думаю об этом, мне становится невыносимо. Может быть, смешно влюбиться так рано и так сильно? Я готова смеяться над собой, но этот смех во много раз больнее слез.

20 мая. Когда Павлуша сегодня уходил к профессору, он попросил меня проводить его. Мы шли по широкой аллее, а заходящее солнце, скрываясь за деревьями, окрашивало все кругом красноватым светом. Вся земля дышала покоем, незаметно засыпая. Пройдя аллею, мы шли по улице, и все встречные предметы отражали розовые цвета. Меня охватывала тихая, нежная радость.

Было так приятно идти вдвоем при закате солнца, вдыхая вечерний, чистый воздух. Я, идя, подсмеивалась над своей преданностью и покорностью. Где это видано, чтобы провожала девочка? А Павлуша заметил с обычной насмешливостью: «Ничего, пусть это вас не смущает, постепенно привыкнете в будущем к обязанностям хорошей жены».

Бывают случаи, когда мы спорим и я не соглашаюсь с ним, отстаивая свои взгляды, Павлуша тогда становится неожиданно далеким и холодным. Такие минуты мне тяжело переживать, но они непродолжительны, и я снова встречаю его ласкающий взгляд.

23 мая. Вчера пришел Павлуша и предложил мне с ним поехать в Филармонию послушать «Реквием» Берлиоза[197]. Я опять вошла в белый зал, в котором я не раз бывала вместе с ним. Более грандиозного и величественного музыкального произведения, чем «Реквием», я еще не слыхала. С изумительной яркостью, полной глубокого драматизма, звучали траурные звуки в оркестре, и я ниже опускала голову, боясь выдать наполнившее меня волнение и всю глубину моего чувства. А после концерта, когда еще в ушах звучали отголоски музыки, мы в ожидании поезда гуляли по улицам Ленинграда, делясь своими впечатлениями, увлеченные разговором, не замечали, куда шли, и, остановившись, со смехом спрашивали друг друга: «Где мы теперь?» А потом Павлуша шутливо поучительным тоном говорил: «Никогда не думайте так много, это вам вредно, это приводит к плохим результатам».

Когда мы шли через Аничков мост мимо фигур всадников, у меня искренно вырвалось: «Как прекрасен мир! Как хорошо жить на свете!» Он, остановившись, пристально взглянул на меня, слегка улыбнувшись, и ничего не сказал. Но разве не действительно было хорошо в эту белую ночь идти с ним под руку, любуясь прекрасным Ленинградом, забыв обо всем, живя только красивым кусочком настоящей минуты? Неужели никогда больше не вернуть нам этих минут, как не вернуть и моего восторженного восклицания?

26 мая. Ослепительно яркий день, парк весь в цвету, все лужайки покрыты цветами, и белые подснежники дрожат у меня в руках. В такой день в парке прекрасно. Птицы поют, не смолкая, и воздух особенный. Мы идем по аллее – я, Павлуша и белый шпиц. На солнце ослепительно играет золотыми бликами вода в озере. Павлуша, шутя, ворчит, что он уже давно устал бегать за мной, и, дойдя до лавочки, мы садимся на любимом месте, продолжая разговаривать. Неожиданно к Павлуше на руку села красивая стрекоза, и мы, нагнувшись, рассматривали на ее крыльях причудливый узор. «Я очень люблю стрекоз», – сказала я. – «У стрекоз я имею большой успех», – посмотрев на меня, сказал Павлуша. – «Это верно, но только у одних стрекоз. Я сама ведь тоже стрекоза». Он засмеялся. К нам подошли Катя с Мишей, и мы пошли в Александровский парк[198].

29 мая. Иногда Павлуша неожиданно, безо всякой причины, становится холодным, невнимательным ко мне, и я тогда теряюсь в догадках. Один раз мы поссорились, мне стало обидно, и я подумала, что он меня не любит. Был хмурый дождливый день, я ушла в парк, такой неприветливый, пустынный, и долго сидела одна на той скамейке, у пруда, где я так еще недавно весело смеялась. А теперь я плакала так, как не плакала еще никогда в жизни. Это были обжигающие слезы, которых раньше в детстве я не знала. Я оплакивала первую любовь, надежды на возможность большого счастья. Мне мир казался таким холодным и пустынным, как этот серый неприветливый день, для меня все было безрадостно, сердцу было ничего не нужно. Ведь скоро я должна уехать навсегда из Детского, и, возможно, мы больше никогда не встретимся в жизни. Зачем же эта холодность, когда для меня так дорог каждый час и день свидания?

1 июня. Начались экзамены, и некоторые прошли у меня хорошо, хотя я так мало занималась последнее время. Теперь остался самый страшный – математика. Готовиться нам помогают Павлуша и Миша, решая задачи. За это время я очень устала от напряжения в школе и от своих личных переживаний. Мне иногда кажется, что я живу двойной жизнью в тяжелом сне. Пишу свой дневник урывками, часто бессвязно, не перечитывая и не проверяя. Но мне не хочется бросать его, я привыкла поверять ему себя, [чтобы] если не сейчас, то позднее было мне легче разобраться самой в себе.

2 июня. Недавно я шла в библиотеку, и со мной пошел Павлуша. Мы медленно шли по широкой аллее. С каждой минутой угасая, солнце спускалось все ниже к горизонту, и когда оно коснулось своим огненным краем горизонта, все окружающее зажглось золотым пламенем. Постепенно на западе осталась только маленькая золотая полоска, которая быстро погасла. Наступил вечер, он был светел, прозрачен, тих. В небе показался месяц, очень бледный в сумерках наступающей белой ночи. Мне было грустно, и незначительные слова замерли в тишине. Мы медленно шли вдвоем, и луна смотрела сквозь листья деревьев. Когда я взглянула в лицо Павлуши, мои глаза прочли скуку в его лице, и темные тени легли на моем пути. Он сказал рассеянно и равнодушно, взглянув на луну: «Что такое пучок лучей и свет?» – «Не знаю», – ответила я. Мне было холодно, тяжело и больно. Хотелось признаться во всем. Но вместо признанья у меня сорвалась простая шутка, и мы распрощались, подойдя к дому.

3 июня. Во время одного серьезного разговора, когда мы сидели одни на диване, Павлуша сбросил свою