Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

опять бросилось мне в голову, потому что я вдруг сказала решительно, забывая о всяких правилах приличия и вежливости: «Нет, сначала мы проводим вас, а потом Павлуша проводит меня». Мне стыдно вспоминать, но, видимо, таков был тон моих слов, что Верочка испуганно и смущенно замолчала, а Павлуша тоже стал серьезен. Провожая Верочку, мы все напряженно молчали.

Но мы молчали и тогда, когда остались вдвоем с Павлушей. Ведь это была последняя возможность для него объясниться со мной, наконец, до моего отъезда. Его рука тепло сжимала мою руку, но он ничего не говорил. Меня же, все еще не пришедшую в себя после бокала вина, терзала мысль: что, если я попрошу его поцеловать меня на прощанье? Хоть один раз… Что ему стоит? Даже если он меня совсем не любит!

У меня кружилась голова, темнело в глазах, я ощущала слабость во всем теле. Я несколько раз еле сдерживала слова, дрожавшие на моих губах. Но все-таки смущенье и стыд победили – у меня не хватило духу их произнести. Так мы расстались у дома. Я не могу заснуть. Пишу, чтобы не плакать.

19 июня. Этот день для меня особенно тяжелый. С утра шел дождик, было холодно, сыро. Когда выглянуло солнце, к нам пришел Павлуша, и мы с ним пошли в парк. Мы долго шли по хорошо знакомой нам аллее, каждый переживая в своем сердце скрытое чувство предстоящей разлуки. Это был последний день! Как слезы, скатывались с зеленых листьев холодные капли дождя, и я болезненно ощущала свежесть ветра. «За это последнее время я по-своему привязался к вам, нас связывало много хороших минут, которые дороги мне, – сказал с грустью в голосе Павлуша, – я всегда выделял вас из среды девочек, мне было с вами хорошо. Поверьте, с вашим отъездом я много теряю, ведь вы скрашивали мою жизнь. Не надо грустить, Таня, я ваш друг, запомните это». Потом он добавил: «Не бойтесь довериться мне, я сумею вас понять до конца, как и сохранить вашу тайну». Я собрала все силы, чтобы казаться спокойной, когда ответила ему: «Да, вы правы, в наших отношениях не должно быть фальши, и если я была вам дорога, я за ваше доверие заплачу вам доверием». Сейчас ночь, и я только что кончила ему писать письмо. Мое объяснение в любви… Для чего? Если бы он любил меня, то объяснился бы сам. Но он только сказал: «Я от всего сердца желаю вам счастья. Вы юны, и впереди вас ждет настоящая большая жизнь. Я не хотел бы потерять связь с вами».

Что я могу ждать? Он любит меня как умную, понимающую его девочку, с которой ему часто бывало хорошо. Он никогда не обманывал меня, и я рада, что дни, проведенные со мной, дали немного радости и ему, такому скрытному и самолюбивому. Увижу ли я его когда-нибудь, или время выроет между нами пропасть? Все оборвалось. Но я не могу удержаться от того, чтобы не сказать ему, как я его люблю. Меня душат слезы, но я боюсь, что Катя, проснувшись, их увидит. Мне страшно. Мне кажется, что жизнь моя кончается, не успев начаться. Завтра, прощаясь, я отдам ему с письмом тетрадь своих стихов.

Рудяково

5 июля. Не могу решать задачи. Бросила геометрию на стол и взялась снова за свой дневник. Начинаю его писать опять, возможно, не так, как писала раньше. Как много изменилось! Произошли печальные события в нашей семье. Нет с нами больше бабушки, она умерла, когда я была в Детском. Умерла и тетя Тася. Но все это как-то вне меня. Я сама изменилась от боли, от страданья, от которых не могу уйти. Перевернута страница моей жизни, и я стою перед неизвестностью в недоумении: что меня ждет дальше? Немного больше недели прошло, как я живу здесь, но эта неделя для меня кажется вечностью. А сколько еще впереди таких недель, ставших томительными и ненужными? Отсчитываю дни в ожидании близкой или далекой встречи – незачем; вернее всего, что эти дни нас навсегда отделяют друг от друга. Как жестока бывает жизнь! Она стала ненужной мне. Я по-прежнему думаю и тоскую только о Павлуше. У меня больше нет слез, я их выплакала на площадке вагона, когда поезд отошел от тех мест, где я узнала столько радости и тоски. Все мои мысли и желания стремились назад, а поезд, безжалостно стуча колесами, уносил меня вперед. Какая была пустота в моем сердце! Обжигающие слезы скатывались на лепестки темно-красных роз, его роз, которые он принес мне на прощание. Как трудно овладеть собой и улыбаться спокойно всем провожавшим меня. «Эти розы, Танюша, мое олицетворение», – сказал Павлуша, отдавая мне букет. Эти розы, его олицетворение – эмблема любви! Лежа на верхней полке вагона, я вслушивалась в однообразный стук колес и плакала, плакала, припоминая все мелочи нашего расставания. Мое ожидание на вокзале, его приход, его цветы и наш короткий разговор, когда, идя с ним под руку, я сказала очень несвязно, отдавая ему пакет со стихами и письмом: «Не обращайте снимания, что в моих глазах сейчас много грусти. Счастливых и веселых минут, проведенных с вами, было больше. Поверьте, уезжать невесело, но я ни о чем не жалею, я за все вам благодарна». – «Я тоже», – сказал он тихо, взяв мою руку и крепко сжав мои пальцы. Я спрятала лицо в цветы. «Не надо плакать, Таня, не стоит. Впереди вас ждет жизнь прекрасная», – проговорил он с лаской в голосе. Я постаралась улыбнуться, и мы подошли к провожающим. Начались шутки, и было непосильно мучительно в эти минуты отвечать на шутку шуткой и казаться веселой. Я дрожала от напряжения, стараясь не выдать себя, чтобы не показаться смешной. Что было в его душе тогда, не знаю, он слишком хорошо владеет собой. В вагон входили провожающие: Сережа, Костя, Боря, Катя, Миша, Алеша. Прощаясь, все высказывали свои пожелания, жали мне руки.

Мне было нелегко расставаться со всеми, с кем у меня было так много связано хорошего в период школьной жизни, особенно с Катей, Борей, Витей. Со многими, прощаясь, я целовалась, только Павлуша опять крепко пожал с лаской в глазах мою руку. «Что же вы не целуетесь?» – спросил Алеша. Я покраснела, смутившись. Мне не хотелось тогда при всех его поцеловать в первый раз, это было бы лишним. Он это, очевидно, понял и тихо сказал мне: «Нет, нет, Танюша», – и громко добавил: «Я никогда не