Корабли и люди - Иван Георгиевич Святов

дали сопровождающих, и мы отправились к своим командирам. Моим сопровождающим оказался адъютант командира дивизии лейтенант Виктор Сергеевич Люкшинов – знаменитый ленинградский футболист, капитан футбольной команды института Лесгафта, завоевавшей накануне войны в 1940 году Кубок Ленинграда.

Командный пункт дивизии уже более года размещался в развалинах бывшего бумажного комбината. Немцы сбросили на этот комбинат сотни тяжёлых авиационных бомб, выпустили по нему не один десяток тысяч снарядов и мин, но в его подвалах ещё можно было надёжно укрываться.

Оставив машину на опушке леса, мы овражками, канавами и старыми разрушенными траншеями стали пробираться ползком к берегу. Нам предстояло преодолеть полуторакилометровое пространство открытой местности, непрерывно простреливаемой с противоположного берега пулемётным, артиллерийским и миномётным огнём. Немцы вели тщательное наблюдение и на малейшее движение на нашем берегу реагировали шквальным огнём.

Идти в полусогнутом состоянии без тренировки было страшно мучительно. Я не раз пытался распрямиться, и каждый раз тяжёлая рука Люкшинова ложилась мне на плечо и пригибала до самой земли.

– Нельзя, товарищ капитан 1 ранга, нельзя – убьют. Вам-то ничего, а мне генерал выговор влепит из-за Вас.

Через недельку я уже довольно бодро мог передвигаться в скрюченном состоянии и без помощи Люкшинова. Правда, Купцов, хотя и был в «полтора раза» длиннее меня, постиг эту науку намного быстрее.

Наконец мы на командном пункте. Для передовой линии фронта помещение оказалось довольно комфортабельным. Подвал площадью 20–25 м2 имел надёжное потолочное перекрытие из железобетонных плит, засыпанных двухметровым слоем земли и щебня. Стол, три койки, телефон и пишущая машинка – вот и всё содержимое. Здесь размещались командир дивизии, комиссар и начальник штаба.

Генерал-майор П. С. Фёдоров, мужчина лет тридцати-сорока, подтянутый кадровый командир, произвёл на меня весьма приятное впечатление. Я представился и был принят благожелательно. Поговорили о том, о сём, а главным образом о положении в Ленинграде, и он ввёл меня в курс событий на его участке фронта.

– Вот, Иван Георгиевич, предстоит нам с Вами форсировать Неву. В прошлом году форсировали и понесли большие потери, а толку не добились. Не могли переправить артиллерию и танки. А без них одна пехота с автоматами в руках прорвать оборону противника не могла.

Я сказал, что по имеющимся у меня сведениям о наших возможностях и на этот раз нам едва ли удастся переправить средства усиления. Кроме обычных рыбачьих лодок, мы ни на что рассчитывать не можем, а на них ни пушек, ни танков не переправишь.

– Ну, значит, и успех будет соответствующим, – заметил генерал. – Переправиться, допустим, мы переправимся, а дальше – прижмут нас к земле и не дадут подняться. Ладно, поживём – увидим. Начальству виднее, оно газеты читает.

Сложность выполнения поставленной нам задачи заключалась ещё и в том, что скрытно сосредоточить на берегу средства переправы на виду у противника было чрезвычайно трудно, сохранить их – ещё труднее.

В мое распоряжение выделили школу боцманов КБФ в количестве восьмисот краснофлотцев, старшин и командиров. Командование над ними принял Купцов. Шлюпки доставлялись из Ленинграда машинами, ежедневно по 150–200 штук.

Их сгружали в лесу на дорогах километрах в трёх от берега. Каждую ночь Купцов со своими боцманами переносили их на берег, откапывали для каждой шлюпки карманы и засыпали их так, чтобы их не только нельзя было обнаружить с воздуха, но и чтобы их не повредили осколки мин и снарядов. Так в течение двух недель мы накопили около двух тысяч шлюпок – всё, что было выделено для переправы 86-й стрелковой дивизии.

Переправу дивизии решили производить поэшелонно: внезапно ночью под прикрытием мощной артиллерийской подготовки произвести высадку десанта в составе одного полка со стрелковым оружием с целью захватить плацдарм и, оттеснив немцев от берега, немедленно организовать паромную переправу понтонными частями средств усиления и второго эшелона дивизии.

И вот в одну из тёмных сентябрьских ночей 1942 года полторы тысячи красноармейцев и восемьсот краснофлотцев подняли лодки на руки и, по возможности соблюдая тишину, понесли их к урезу воды. Когда десант дошёл до середины Невы, в небо взвились осветительные ракеты. На широкой реке стало светло, как на Невском проспекте в праздничные вечера.

Немцы сразу же обрушили на десант и на наш берег шквал артиллерийского, миномётного и ружейно-пулеметного огня. Всё вокруг сотрясалось от взрывов. Река покрылась тысячами всплесков от снарядов и мин.

Рыбачья лодка, помимо рыбной ловли, может быть хороша для высадки группы разведчиков на небольшом водоёме, но она совершенно неприемлема для форсирования таких больших естественных преград, как Нева: ширина реки – более полукилометра, течение местами 6–8 км/ч, а глубина местами более десяти метров.

Десант, конечно, понёс большие потери. Много лодок разбило прямыми попаданиями, другие оказались залитыми всплесками воды от близко разорвавшихся снарядов, а многие перевернулись, потому что бойцы просто не умели себя вести в лодках. Среди них оказалось много казахов, которые таких водных преград, как Нева, в жизни не видывали, плавать не умели и воды смертельно боялись.

Всё же плацдарм удалось захватить. Высадившийся полк ворвался в окопы противника и в рукопашном бою вытеснил его метров на пятьсот вглубь. Мы заняли береговую полосу протяжённостью около километра. Большая часть наших плавучих средств, участвовавших в переправе, пришла в негодность.

Немцы на машинах из района Мги подбросили подкрепление и остановили наше дальнейшее продвижение вглубь, а затем перешли в атаку, пытаясь сбросить десант в реку.

Более полутора недель шли ожесточённые бои на захваченном нами «пятачке». Каждую ночь на таких же лодках под огнём врага мы переправляли подкрепления, боезапасы и продовольствие, вывозили раненых, но не смогли сделать самого главного – перебросить технику.

Все эти дни в районе Невской Дубровки происходила жестокая артиллерийско-миномётная дуэль. Днём же немцы подключали бомбардировочную авиацию, которая обрабатывала позиции нашей артиллерии и развалины бумажного комбината, то есть наш командный пункт.

В один их очередных налётов в самый разгар боя раздался грохот разваливающейся стены. Всё помещение содрогнулось и наполнилось известковой пылью. Мы, немного ошеломлённые, недоумевали, что же произошло? Адъютант выскочил наверх выяснять обстановку. Вскоре он возвратился и доложил, что бомба пробила перекрытие и упала в соседнем помещении, не разорвавшись.

На этом все успокоились. Бой продолжался, и им следовало управлять. Через пару часов напряжение сражения заметно стало спадать, и вот тогда-то кто-то вспомнил: а вдруг это бомба замедленного действия? Это предположение, как ветром, вынесло из командного пункта всех присутствующих наверх, и уже наверху мы стали обсуждать, что же необходимо предпринять.

В этот момент выходит наверх мой верный ординарец Соловей и докладывает: «Товарищ капитан 1 ранга! Всё