Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

и устремиться по вертикали вверх, чтобы ничего не было между тобой и небосводом. Я все хватал деревья за руки, пытался постичь закон их неподвижного хоровода и научиться стоять в такт. И, мне кажется, иногда у меня это получалось.

Весенние туманы поднимались над землей, золотистые, зеленые и желтые, тревожили уток на реке, и они разбрызгивались по воздуху при каждом громком звуке, взлетали над тяжелой неподвижностью воды в последний миг — и не попадались в малиновые силки заката. Лидия все время что-то читала, и я почти не замечал ее присутствия, за что был благодарен. Она сидела в библиотеке, свернувшись в Профессо-ровом кресле, а над ней висело несколько полок с маленькими пестрыми книжечками с научной фантастикой, которые в тусклом желтом отсвете торшера переливались корешками, словно драконова чешуя. По книге с мудреным названием, отложенной ей в сторону, брел, спотыкаясь, серебристый паучок на подгибающихся пилигримских лапках. Не считая их двоих, дом снова стал только моим.

Пришло лето, и я опять был им совершенно очарован. Если только мне удавалось найти хоть десять минут свободной почвы в своем цветущем июньском дне, хоть один клочок, куда можно было ступить, не сломав ненароком нежный стебель молодого, еще только наметившегося в воздухе очередного домашнего события, то я выходил прогуляться по обрыву, полюбоваться лютиками, покрывавшими его склоны и заставлявшими землю маслянисто сверкать, подобно солнцу. Спустя несколько недель, когда лютики отцвели, корни сосен заросли клевером, и вся луговая трава наполнилась оттенками розового — иван-чаевыми морщинками, чертополоховыми веснушками, — как будто лес влюбился и позабыл, что бывают на свете и другие цвета. Я отправлялся в дальние луга, за реку, к большой иве с девятью толстенными стволами, которая всегда напоминала мне корабль, а в тот год совсем рассохлась, развалилась, потеряла курс и начала превращаться в остров; она так располнела, что теперь я мог лежать на спине между ее стволов и глядеть в непрерывную сказку кроны, заложив руки под голову. Нас окружала высокая трава и белые цветы, где-то на опушке совершенно неэлегантно чем-то грохотала белка, а мы слушали только шелест осоки: как она набегает на наш юный берег, на наш возрожденный борт. Нам с ней теперь было о чем поразмыслить.

Потом наступило время дождей, и мы с Лидией снова подолгу просиживали в Круглой комнате, за окнами которой ветер вынуждал деревья воинственно поворачивать к нему листья сверкающей кольчужной изнанкой. Иногда Лидия играла мне, и если она брала в руки гитару, было видно, как ее ладонь случайно сбивает со струн поблескивающую пыльцу сна. Но чаще я просил ее молчать, чтобы слышнее был шум дождя, этот старинный возлюбленный стук по крыше; слушая его, я почти никогда не мог удержаться — и выходил на крыльцо, ему навстречу, постоять с ним рядом на ступеньке, закрыв за собой свои бесчисленные капустные двери и глядя на сизый расплывчатый лес, чувствуя, как кто-то будто бы обнимает меня за плечи. Иногда я спускался в сад и прямо под дождем усаживался на Профессорову скамейку, и сидел на ней так долго, что Лидия выходила следом за мной и молча вставала рядом со скамейкой, держа над нами обоими мой старый черный зонт со сломанной спицей.

— Чего ты его вынесла, — лениво упрекал ее я. — Тут ведь карниз надо мной, на меня почти не капает. Да и дождь кончается, посмотри сама.

Дождь и вправду время от времени ненадолго прекращался, и было видно, как Бог обрезает своими чуть заржавевшими ножницами водяную ткань над лесом за рекой и остается только белесый сияющий край, и освещение от этого становилось таким странным, равнодушным, совсем простым, — как при рождении мира. С каждым днем этого целебного дождя Анни казалась мне все менее настоящей. Так проходят солнечные осенние месяцы для цветка, положенного под пресс: от него остается только суть, структура, прихотливая точность тончайших прожилок. А от людей остаются голоса, и от Анни — тоже, даже от Анни.

В первое же ясное утро я поднялся очень рано и с удивлением застал Лидию в столовой.

— Почему ты не спишь? — спросил я.

Она с ногами сидела на диване, закутавшись в одно из наших с Анни покрывал.

— Я ходила купаться, — объяснила она и поежилась. — Наверное, не стоило. В этом году море такое холодное, каким еще никогда не было на моей памяти. Никак не отогреется. Обычно по утрам вода теплее, но сейчас и утром просто мороз. А ведь только август!

— Вот именно, уже август, — отозвался я. — Тебе пора закрывать сезон.

Лидия кивнула.

— Пожалуй. Сегодня вечером пойду гулять в горы.

Я снял с вешалки самую теплую куртку и объявил:

— Ну а я отправляюсь в лес прямо сейчас. А ты иди и поспи еще.

Вид у Лидии был очень печальный — видимо, потому, что она не выспалась.

Действительно, начинался август — самый удивительный месяц в году, у которого все остальные на побегушках. Я шел сквозь лес, и темнота одурманивала меня прохладными поцелуями паутин. В сумрачных ветвях кто-то затеплил первые алые листья — значит, это к празднику, значит, здесь он пройдет, август, в свои пышные чертоги — в мое сердце. Все чувствовали себя причастными к торжеству: вот сверкает эмалевое крылышко стрекозы, вот крапива хвалится янтарной каплей росы, как будто это у нее орден за отвагу. Сегодня мы со всем миром опять именинники. Когда я возвращался на рассвете, Лидия обыкновенно спала, но я всякий раз случайно скрипел ступенькой или спотыкался обо что-нибудь в полумраке, и тогда она, наверное, на мгновение просыпалась и видела на подушке ранний, голубоватый луч.

В августе мне довольно сидеть у окна и смотреть в сад, ощущая в себе ровное, чудесное тепло души. Я наблюдаю за тем, как ветер в лесу сдувает с тропинок первые осенние листья, легонько, как пенку с варенья, или за тем, как идет медленный, сахарный дождь, словно в детском сне, и по Божьей рассеянности наконец-то становятся видны бесчисленные струны, которые пронизывают все пространство от неба до земли. По ковру, по подлокотникам кресла, по ножкам столика, по покрывалу текучими складками сползает праздничный блеск позднего утра; я ступаю по нему осторожно и сосредоточенно, словно это морской прибой. Я вспоминаю, что год назад пса это освещение тоже сбивало с толку: он неуклюже прыгал по комнате, пытаясь поймать ослепительного мотылька себе на завтрак, а ловил банального ночного комара, пожирал его с величественностью дракона, и ему становилось скучно. Я ставлю на подоконник