Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

С тех пор с ногами у меня стало чуть-чуть хуже, но я не унываю, хоть мост не поправил и за черноплодкой не ходил, только слушал, как за лесом, в поселке, сторожевые собаки лают как будто вальсом. Что бы сказал Профессор на такой вальс, не знаю. Может быть, и станцевал бы, с Лидией на пару. Он говорил мне не раз:

— Если слышите музыку, коллега, не сомневайтесь — начинайте танцевать, а там видно будет. Откуда вам знать, может быть, это последняя музыка в вашей жизни.

Книга гостей куда-то задевалась, ошейник и поводок пса до сих пор висят за дверью на вешалке, и я все никак не соберусь их выбросить; наступила глубокая осень. Я принялся было мастерить для Лидии шахматы из дерева — я ей вроде как обещал, — но потом сообразил, что понятия не имею, куда их посылать, да и вообще, какая теперь разница. Бросил и это. Рассказывать мне вам, к счастью, наконец-то не о чем, и я от всей души надеюсь, что так больше ничего и не подвернется. Более того, я уверен, что так оно и будет, — потому что это мой дом, мой и ничей больше. С меня вполне довольно.

Как я уже говорил, я сижу у окна в сад в библиотеке и слушаю тиканье часов. Во всем доме не скрипит ни одна дверь, ни одна половица, но это только потому, что стих ветер. По ночам мне иногда слышится сквозь сон, что на четвертом этаже кто-то ходит, но я бормочу сам себе:

— Да перестань ты уже, самоделкин, у тебя нет четвертого этажа, в твоем доме всего три этажа, — и снова засыпаю превосходным крепким сном.

Мой дом почти позабыл, что такое молчание, и понадобится много времени для того, чтобы он научился ему снова. Я поджидаю первый снег, потому что на свете нет ничего более важного, чем день, когда выпадает первый снег. Я поджидаю его и наблюдаю за тем, как дельтаплан в своем огнистом оперении, наверное, в последний раз в этом году поднимается над дальними елями.

От переводчика

Александр Дэшли — одна из самых парадоксальных литературных фигур, с которыми мне приходилось иметь дело. Опубликовавший всего-то несколько десятков стихов в не самых крупных литературных журналах Ирландии и Англии, он никогда не был особенно заметен; в течение жизни его воспринимали в первую очередь как поэта, причем не первой руки, и роман "Теорема тишины" почти не привлек к себе внимания критики и публики. Удивляться тут особенно нечему: во второй половине XX века, когда Ирландия переживала очередной драматический этап своей истории, эскапистские стихи "про природу" и странный, полуфантастический роман, в котором, кажется, и вовсе не осталось места для осмысления реального опыта реальных людей, могли казаться только чудачеством слабовольного человека, а в худшем случае — вредным прекраснодушием. Дэшли прожил, в общем-то, тихую, непримечательную жизнь (если не считать "русского эпизода" его биографии, о котором ниже) в домике под Дублином и умер, не дождавшись 70-летия, уже практически забытым.

Стихотворное его наследие, может быть, того и стоило — но самым неожиданным образом его роман сейчас, в веке XXI, на мой взгляд, становится не просто образчиком захватывающей дух пейзажной прозы (да, всем, кто еще со школьных времен, с набивших оскомину тургеневских рассветов и закатов из "Записок охотника" терпеть не может в книгах пресловутых "описаний", с Дэшли придется туго, — а скорее всего, роман просто будет отложен после первых же нескольких страниц). Нет, дело тут не только в веточках, листочках и снеге, похожем на рассыпанный бисер. Я убеждена, что в наше время этот текст обретает подлинную актуальность.

Я наткнулась на него, как водится, совершенно случайно, еще в 2017 году, во время своих студенческих изысканий в библиотеках. Не скрою, сама я к "описаниям" как раз дышу неровно, так что мне, чтобы обратить на роман внимание, и веточек с листочками хватило бы за глаза. Мне понравилось название — плосковатое, и все-таки по-своему интригующее; я погрузилась в текст, перевела его и даже публиковала в сети этот свой перевод, очень сырой в то время и неумелый. И вот спустя шесть лет я все так же мысленно возвращаюсь к "Теореме тишины" и раздумываю над природой этого словно бы совершенно оторванного от действительности текста. Ну посудите сами: какой-то лес, какой-то дом, в нем люди, у которых даже имен толком нет, этих людей связывают причудливые отношения, в которых больше недосказанности, чем конкретики. Чуть ли не все здесь приходится додумывать самому — что, например, за необъяснимая болезненность в том, как злобно то и дело прохаживается Ланцелот по адресу Лидии? Что это — авторский перегиб или спрятанная в подтекст "современная версия" сюжета о рыцаре и прекрасной даме? Что за отношения связывают ту же Лидию и Профессора? Сколько тут любовных линий? Кто-то скажет одна, а кто-то — все пять. Слишком все расплывчато, слишком акварельно. И только "веточки-листочки" и дом — вот это объемное, настоящее, дорисованное. Как будто нашему Дэшли было бы лучше не заниматься литературой, а податься в агенты по продаже недвижимости.

Все это было бы справедливо, если бы не та особенность романа, которая позволяет называть его полуфантастическим. "Теорема тишины" относится к тому типу текстов, которые всегда особенно меня интересовали, — текстов, в основу которых положено некое умозрительное допущение. Более или менее они определимы посредством современного представления о жанре притчи. Вообразим, что будет, если человек превратится в жука; вообразим, что будет, если другой человек начнет гоняться по всему свету за каким-то полуреальным белым китом; вообразим, что будет, если кто-то начнет говорить "я бы предпочел отказаться" в ответ на любые предложения и просьбы. И у Дэшли: вообразим, что будет, если бытовое, в общем-то, представление о том, что "каждый живет в своем мире", станет реальностью, условием существования героев внутри конкретного текста. Как обычно и бывает в подобных случаях, вот это залихватское авторское "а почему бы не попробовать" приносит поразительные плоды. Мы получаем не такую-то историю про таких-то людей, а некую универсальную схему — в данном случае взаимоотношений человека со своим внутренним миром. Когда этот внутренний мир явлен в конкретном образе — в данном случае места, в котором пребывает, "находится" тот или иной персонаж, — драматизм этих отношений и таящиеся в них опасности становятся видимыми.