Путь Инквизитора. Том третий. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

— Да к тому, что при военном ремесле оно всё равно, какая у тебя голова, умная или дурная, к примеру, арбалетному болту всё равно в какой башке застрять, а может даже, в умной ему и поинтересней будет.

Тут они вышли на улицу, и пока Кляйбер подводил барону коня, он, надевая перчатки, смотрел на оруженосца с укоризной и спрашивал:

— Господи, фон Готт, что вы, чёрт возьми, такое несёте?

— Вот, опять же, — фон Готт как будто кичится тем, что его считают глупым, — будь я умным — так пришлось бы и отвечать, а раз я, по-вашему, болван, так чего же вы речи мои понять берётесь? Нет, ни к чему это совсем.

— Первый раз вижу философа-болвана, — замечает Волков, садясь в седло.

Но больше, чем беспечная глупость оруженосца, волновало его совсем иное дело. Генерал почувствовал, что здесь, в Винцлау, нет у людей истинного пастыря. Нет голоса, который должен слышать каждый человек в этой земле. Мало того, что маркграфине не было на кого опереться, и то ещё не было главной бедой, как он полагал.

«Что же это за первосвященник земли, который позволяет женщине встречать гостей в доме своём и говорить от лица своего? Даже в отсутствие своё! И кто же она ему тогда, если не полноправная жена? Конечно, фон Готт тут был прав».

Волкову было неясно: пока в доме первосвященника заправляла какая-то баба, кто же тогда управлял его епархиями? Его епископами? Сам он, или есть у него доверенный прелат? Кардинал какой?

«Узнать бы надо, кто. Скорее всего, тот, кто служит по праздникам большим в кафедрале Швацца. Может, с ним поговорить, а ещё вызнать, кто из братии монашеской заседает в Трибунале».

В общем, в доме господнем земли Винцлау лада не было. После визита к архиепископу это генералу было ясно. Обо всех этих мыслях надобно было также доложить и курфюрсту, и святым отцам.

«Маркграфиня ещё говорила, что за все годы свои не может вспомнить ни одного аутодафе. Вот потому-то нечисть всякая, не зная воли и силы праведной, себя здесь так вольготно чувствует. Ещё надобно и про еретиков узнать; сдаётся мне, что и им здесь неплохо живётся».

В общем, у Волкова появилось много вопросов, часть из коих он уже сегодня вечером намеревался задать маркграфине за ужином. Во всяком случае, она знала о госпоже Алоизии, что по-хозяйски распоряжается в доме архиепископа, ведь дамы всегда знают всё, что касается других дам. Особенно если то касается дел альковных или семейных.

Они как раз проезжали по площади мимо здания имперской почты, и генерал сразу вспомнил о письме герцогу, что лежало у него на груди под колетом.

— Фон Готт, — позвал он, доставая письмо.

— Сеньор? — отзывался тот.

Волков протянул ему письмо, а потом указал на здание:

— Ребенрее, Вильбург, дом его высочества.

— Мне на почту идти? — оруженосец нехотя принял конверт. Тащиться в душное здание почты ему явно не хотелось. — Отчего же мне?

— А разве не вы только что на лестнице хвастались, что поумнее Кляйбера будете. Вы? Не вы? А, всё-таки это были вы… Ну, вот вам и работа по уму.

— О, ну да… — оруженосец скривил лицо, изобразив нечто среднее между улыбкой и гримасой сарказма. — Это было очень смешно, сеньор.

Тем не менее он бросает повод ухмыляющемуся Кляйберу и, спрыгнув с коня, уходит в здание почты. А пока его нет, генерал шагом едет в тени вдоль лавок. Место здесь дорогое, а лавки богатые, часть товаров выставлена для просмотра; он думает, что перед отъездом, нужно будет купить что-то жене, Брунхильде и Бригитт. Женщинам, как и детям, всегда нужны подарки, иначе они, как цветы без дождя, будут засыхать, стареть быстрее.

У одной лавки он останавливает коня, больно хороши в ней выставленные шелка — цветастые, яркие, лёгкие. Смуглый купец в отличной лёгкой одежде и небольшой шапочке встаёт с лавочки и с заметным южным акцентом спрашивает:

— Вам что-то приглянулось, добрый господин? — не дожидаясь ответа генерала, он берёт великолепную ткань насыщенного фиолетового цвета с блёстками золотой нити и встряхивает её. — Вот, поглядите, сеньор, это для молодой женщины; если она не будет худа, на её бёдрах при каждом её шаге ткань будет переливаться подобно морской волне.

Да. Да… Эти чёртовы южане уж знают, что нужно сказать, чтобы вызвать у человека в воображении надобную им картину. Этим болтунам в этом не откажешь. Он ещё не знает, кому он подарит эту ткань; конечно, она подойдёт Брунхильде, а может, и жене.

— Прикоснитесь, сеньор, — купец подносит ему ткань. — Только попробуйте, какова она на ощупь.

Волков снимает перчатку и прикасается к шёлку.

Да, конечно, жене… Она совсем недавно принесла ему третьего сына, надобно её порадовать. А от Брунхильды, кроме редкой минутной радости, только хлопоты, траты да раздоры. И он решает купить ткань жене, но прежде желает поторговаться, так как уверен, что этот мошенник, что всё ещё держит на руках роскошную материю, дёшево её не отдаст. И барон спрашивает у купца:

— А отчего же ты думаешь, что у меня хватит денег на это?

— О, сеньор! — Торговец смеётся. — Вы одеты на северный манер, но для северянина не так уж и плохо. С вами два человека при оружии, и они на хороших конях, это не говоря про то, что ваш конь стоит сто пятьдесят талеров. Разве вам для милой жены или подруги сердца будет жалко тридцати пяти монет?

— Тридцать пять талеров?! — возмутился Волков. — Да ты, братец, мошенник! Ещё десяток на пошив и всякие кружева, так сколько же будет стоить то платье? Не по-божески это.

— О нет, сеньор, нет… Такая красота и не может стоить дешевле. Представьте себе, что только добиралась эта ткань сюда к нам больше года, как же она может стоить дешевле? — тут он снова включает хитрость: — Тем более, как будет чувствовать себя ваша жена, когда расскажет своим знакомым дамам, что её муж покупает ей ткани по тридцать пять монет. Другие дамы будут умирать от зелёной болезни, от зависти, после такой её похвальбы. Уж поверьте мне, слава о вашей щедрости сразу разлетится среди других дам, разойдётся по всей округе. Будете потом купаться в женских улыбках и томных взглядах всех местных красавиц. Вы же знаете, как женщины падки до щедрых мужчин!

— Ладно, ладно… Понял я всё… — на него эти речи не действуют, но вот шёлк… Волков снова любуется переливающимся шёлком и предлагает цену: — За весь этот кусок