Бандитская любовь - Мелания Соболева

Черт.

В уголках ее глаз блеснули слезы, тяжелые, настоящие, те, что она обычно глотала, пока не превращала боль в холод. Но в этот раз она не сдержалась, хотя и постаралась быстро смахнуть их, думая, что я не замечу.

— Это отвратительно, — едва слышно произнесла она, глядя на пальцы и снова на мою шею.

Я сжал челюсти так, что скрипнули зубы, потому что понял. Эти сраные шлюхи, что липли ко мне в кабинете у Атамана, оставили следы. Их губы, их руки, их жадные царапки — все это теперь отпечаталось на мне так, что она заметила первой.

— У меня ничего не было ни с кем, — слова сами вырвались изо рта, и это было похоже на чертово оправдание. Впервые, мать его, в моей жизни. Я не оправдывался даже перед ментами, даже перед судьей, но сейчас — оправдывался перед ней. — Это…

Я замолчал, сглотнув. Хотел ляпнуть, что сделал все, как обещал — трахнул другую, чтобы забыть. Хотел. Но это была ложь, и я ее не сказал. Потому что, блядь, я этого не делал. И сейчас больше всего хотел, чтобы она мне поверила. Чтобы хоть в этот раз — поверила.

Я не успел выдавить ни слова, только открыл рот, но она уже дернула ручку, распахнула дверцу и вылетела из машины так резко, что я едва не охуел от скорости ее движения.

— Катя! — рявкнул я, и сразу выскочил следом, хлопнув дверью так, что металл взвизгнул.

Она шла быстро, почти бежала, каблуки цокали по асфальту, пальто развевалось, руки тряслись, будто она не знала — держаться за сумку или вцепиться в воздух, лишь бы не остановиться. Я догонял ее широким шагом, и внутри меня все клокотало, смесь злости и страха, адреналина и боли. Хотелось схватить ее за плечи, встряхнуть так, чтобы мозги на место встали, но в то же время я понимал — еще одно неверное движение, и она просто исчезнет из моей жизни, уйдет так, что я не найду даже тени. Снова.

— Да стой, Катя! — срываюсь, ускоряюсь, рука тянется вперед, чтобы поймать ее.

Она оборачивается на секунду, глаза горят, полные слез, и ненависти, и чего-то такого, от чего меня выворачивает наизнанку. Не успеваю даже рассмотреть — она тут же отворачивается, словно я чума.

Я догоняю ее, воздух режет горло, зубы стиснуты так, что челюсти хрустят. В голове одна мысль: я не дам ей уйти. Не сейчас. Не так.

Глава 27

Катя

Я всегда закрывала в себе это чувство, наглухо, будто в старый сундук, закованный на три замка, который прячут на дне подвала. Любовь. Слово, от которого у меня всегда сводило зубы. На протяжении нескольких лет я держала его под замком, не выпускала наружу, пыталась забыть, задушить, стереть. Я пыталась открыть сердце для Гены, пыталась играть в семью, изображать жену, быть «правильной», так ведь должно было стать легче. Но нет. Там внутри было пусто и холодно, ничего для него не открывалось, и не открылось бы никогда.

Точно так же я уверяла себя, что сердце закрыто и для Лехи. Я должна была в это верить, обязана была думать так, когда он в тот день остановил меня на улице, так глупо, так нагло, по-мальчишески дерзко, что это запомнилось на всю жизнь. Он сказал всего несколько слов, но в них было больше жизни, чем во всех речах, которые я слышала от мужа. И именно тогда во мне что-то дрогнуло, внутри зажглась нелепая, дурацкая надежда. На что? Я была замужем, с обручем на пальце и тяжелой клеткой на душе. Но эта искра родилась, и вместе с ней — дрожь.

А потом она погасла. Погасла сразу же, как только я узнала, кто он. Мой ученик. Табу. Запрет. Красная линия, через которую нельзя. Все внутри закричало: нельзя! Но что-то другое, глубже, сильнее, плевало на правила, на условности, на запреты.

И вышло как вышло. Я чувствовала. Я позволила себе чувствовать. Сначала это было тихо, осторожно, почти невинно, а потом разрасталось, ширилось, с каждой встречей, с каждым взглядом, с каждым словом. Оно наполняло меня, пока не стало тесно внутри, пока не начало разрывать меня изнутри. Эмоциональные качели — вот что это было. Сначала тебе больно, до крика, до тошноты, потом вдруг тебе хорошо, слишком хорошо, так что дух захватывает, и ты готова кричать от счастья. Но после этого снова больно. Еще сильней. Еще глубже. И так по кругу, снова и снова, пока ты сама не начинаешь путать, где счастье, а где ад, и не понимаешь, от чего тебе хочется бежать — от боли или от него.

И это было невыносимо.

Поэтому я выбрала бежать. Всю жизнь я убегала — от отца, от Гены, от чужих осуждающих взглядов, и от самой себя. Так ведь безопасней. Бежать проще, чем оставаться. Мои чувства так не страдают, они будто заморожены, спрятаны под лед, и боль не достает до них. Но это нечестно. Это отсрочка, а не спасение. Я тянула время, оттягивала неизбежное, потому что знала — конец все равно настигнет.

Я знала, что чувствую к нему. Знала всегда, даже когда убеждала себя в обратном. Стоило только заговорить о мужчине, о том, кто должен быть каменной стеной, кто будет держать за руку так, что уже ничего не страшно, кто скажет пару слов и этим заменит весь мир, — в голове всегда вставал он. Леха. Никогда не Гена. Никогда.

Цветы… забавно, ведь у меня не осталось даже воспоминаний о том единственном букете, что когда-то вручил мне Гена. Но я помнила тот нелепый цветок в глиняном горшке, подаренный Лехой, под песню, которую он посвятил мне. В тот момент мне казалось, что все вокруг, каждая мелочь, кричит: «Вот оно, Катя! Вот оно, твое счастье! Прямо перед носом, бери и не бойся!» А я боялась. До одури. До дрожи в коленях. До холодного пота на спине. Потому что знала — если я возьму, если потянусь к нему, я отдам взамен слишком много. Свое сердце? Черт с ним. Себя? Да хоть всю. Но что если в залог потребуют нашего сына? Что если эта любовь станет для него смертным приговором?

Я устала. Господи, как же я устала. Мне не хотелось снова делать ему больно. Ни ему, ни нам. Мы достаточно настрадались, хватит с нас, и он имеет право