Бандитская любовь - Мелания Соболева

И все же я поймала себя на том, что хочу быть с ним мягче. Просто сесть рядом на диване, не ссориться, не прятать взгляды, не защищаться, а заговорить. Пусть даже о чертовой погоде, о мелочах, о Лешке, о его будущем, о том, что нас ждет завтра. Я ловила себя на этом желании и ненавидела за него.

Но потом… потом он коснулся меня, и все мои клятвы, все стены внутри посыпались. Я таяла под его поцелуями, я хотела его, до боли, до судорог в пальцах, готова была раствориться в этом моменте и наконец-то выложить все. Рассказать про Андрея, про его угрозы, про мой вечный страх. Я ведь знала: он свернет горы, лишь бы тот не тронул нас. Я верила в это, как верят в единственное спасение.

А потом — розовые очки слетели, как осколки стекла в лицо. Я увидела на его шее след. Помада. Чужая. Я смотрела на этот красный мазок и чувствовала, как сердце проваливается в пустоту, а внутри все снова превращается в холодный камень.

И тогда я сказала себе: очнись, Кать. Прошло время. Он изменился. Он теперь другой — уверенный, опасный, с деньгами. Я вижу по его глазам, по его походке, что работает он явно не по специальности, а влез в то, о чем нормальные люди читают в газетах и шепчутся на лавках. Может, бандит. Может, у него за спиной целая стая таких же, готовых идти за ним в огонь. И как у такого не будет шлюх, любовниц, одноразовых баб, которых он трахает и забывает, даже имени не спросив? Я не единственная, уже нет.

Я вылетела из машины, так резко, будто салон жег мне кожу, и пошла прочь, к полосе леса, куда угодно, лишь бы дальше от него, от его глаз, от себя самой. Слезы давили на виски, жгли горло, но я уперто глотала их, не давая себе разреветься, пока ноги сами вели куда-то.

— Кать! — его голос разорвал воздух за спиной, и я машинально ускорила шаг. Он что, серьезно идет за мной?

— Стой! — крикнул он, и в этом звуке было столько металла, что сердце дернулось. На что он надеется? Зачем ему это? Чтобы догнать и рассказать мне, как трахал ту шлюху с красной помадой? Во всех подробностях, с ухмылкой и цинизмом?

Я развернулась резко, как хлыст, и он уже был рядом. Остановился, молча смотрел прямо в глаза, пристально, так что хотелось отвернуться, но я упрямо выдержала его взгляд.

— Я устала! Устала! — выдохнула я громко, голос дрожал, срывался, но слова вышли как крик души, с болью, которую я так долго давила.

Он не двинулся. Только продолжал смотреть, будто заглядывал внутрь меня и ждал, когда я сама разорву себе кожу изнутри.

— Мы съедем, — срываясь на дыхание, говорю я. — Я возьму Лешу, и мы вернемся в ту квартиру, где жили. У меня есть деньги, я договорюсь с хозяйкой, если надо, я все устрою. И больше не буду мозолить тебе глаза. А ты… — ком встал в горле, но я договорила, — сможешь трахать кого хочешь. В своем доме. А не по подворотням.

Он сдвинул брови, челюсти напряглись.

— Я не трахал никаких шлюх, если тебя это так беспокоит, — хрипло сказал он, но в голосе не было оправданий, там была сталь, наглость, сила. Он говорил, как будто разрубал мне пощечину, а не оправдывался. — Это во-первых.

Он сделал паузу, глядя прямо в меня, и угол его губ дрогнул, едва заметно, как у хищника, что играет с добычей.

— А во-вторых, вы не вернетесь в ту квартиру.

Я не поверила ни одному его слову про «не трахал». Ну конечно. Вряд ли к нему подбежала незнакомка, оставила поцелуй на шее и убежала, как дурочка из сказки. Это бред. А вот то, что он перекрыл мне дорогу к старой жизни — это слишком в его духе.

— Это еще почему? — резко бросила я, голос срывался на крик.

Он чуть склонил голову, усмехнулся дерзко, так, что у меня по спине пробежал холодок.

— Не встал на нее. Представляешь? — сказал он тихо, ехидно, и в голосе прозвенел циничный смех.

Я застыла, щеки запылали так, что хотелось провалиться сквозь землю. Сначала я даже не поняла, о чем он. Думала про квартиру, а он — про ту бабу. И когда смысл дошел до меня, кровь ударила в лицо, я сжала кулаки, будто он меня ударил.

— Почему мы не вернемся в ту квартиру? — спросила я снова, уже четко, подчеркнуто.

Он чуть качнул подбородком, уголок губ снова дрогнул.

— Цена на нее стала выше, — сказал он коротко.

Я нахмурилась, сердце забилось быстрее.

— Ты… Это твоих рук дело, да? Ты что пообещал хозяйке? Что-то такое, чтобы она нас вышвырнула? — слова сорвались резко, как выстрел.

— Пообещал? — он хмыкнул, губы скривились, голос стал ниже и холоднее. — Боюсь, это не подходящее слово.

Я почувствовала, как скулы свело, как челюсть сжалась до боли. Два шага — и я уже перед ним, в упор, грудь вздымается, дыхание сбито.

— Ты угрожал ей, чтобы она выселила нас! — процедила я сквозь зубы, и глаза горели от злости так, что я сама себя боялась.

Мы стояли так близко, что мне казалось — еще чуть-чуть, и его дыхание прожжет мою кожу. Его взгляд был тяжелый, стальной, тот самый, от которого у других людей ноги подкашивались. Но он блуждал по моему лицу, скользил по губам, задерживался там так долго, что у меня самой начинали дрожать пальцы. В этом взгляде было все: злость, боль, желание.

— Да, Кать, — хрипло сказал он, голосом, от которого у меня по спине прошел холод. — Вот такая вот я сволочь.

— И чего ты добивался?! — выпалила я, сама не понимая, то ли хочу услышать правду, то ли только еще сильнее ударить себя этими словами.

Он скривил губы, прищурился, и в его глазах сверкнула та ледяная решимость, которую я знала.

— В первую очередь я добивался вернуть сына, — ответил он медленно, с нажимом, будто каждое слово забивал в меня, как гвоздь в крышку гроба. — Сына, о котором ты даже не собиралась мне рассказывать.

Внутри все сжалось, сердце пронзило, как ножом. Этот взгляд, обвинение, эта боль, что плескалась в его словах — я не выдерживала. Горло перехватило, дыхание стало тяжелым,