Лехаим! - Виталий Мелик-Карамов

– Дядя Фима, от вас зависит моя жизнь! И жизнь моих детей, – для убедительности добавил он.

Фима от неожиданности так взмахнул руками, что чуть не уронил реквизированный пистолет младшего лейтенанта.

– Значит, помочь Бог меня послал, – почти просвистел он. – Тебя же, сучонка, предупреждали. Продолжишь слежку – сам тебя урою. Вот грохну тебя сейчас…

– Да не грохнете, зачем вам лишний шум? Я, можно сказать, последний раз пришел к дяде. Хотел попросить его об одной услуге… Не о деньгах разговор. Нет у него денег и не было. Типичный идиот с большой зарплатой. Профессор кислых щей…

– А от меня тебе что надо?

– Дядя Фима, помогите мне уехать туда, но с детьми. Тетки померли, все три подряд, пять лет назад. Папа умер в прошлом году… Правда, фиктивная жена шантажирует, требует взять с собой. Мы документы подали, но пока в отказе.

– Два еврея на четверых, – резюмировал Фима. – Да и какие вы, Файбисовичи, евреи? После всех ваших русских жен одна только фамилия осталась. К тому же ты офицер, небось, с допусками?

– Вот для этого вы мне и нужны, как никто. Помогите снять секретность. Я про Нобеля и дядю Моню до смерти не вспомню.

– Может, действительно тебя, шантажиста, прикончить, чтоб не мучиться…

– Дядя Фима, мы же почти родственники. Ради светлой памяти вашей мамы, помогите!

– Вали отсюда, родственник, не мешай! – И в спину отползающему Арону Фима спросил: – А какая фамилия у фиктивной жены?

– Подьячева! – не оборачиваясь, ответил капитан-лейтенант в отставке.

– Фамилию ее возьми, а там подумаем…

Фима встал, вышел из-за засады и по скудно освещенной асфальтовой дорожке направился к скамейке, где замер Моня, слушая последние известия теперь «Голоса Америки».

Фима встал перед другом. Моня засмущался, стал судорожно выключать транзистор, естественно, перепутал колесики управления, и на весь двор эхом загрохотало: «А теперь час джаза с Уиллисом Коновером…»

Фима укоризненно покачал головой.

– И что? – спросил Моня.

Вопрос, конечно, был риторический, но Фима собирался на него ответить, даже рот открыл, однако в этот момент за его спиной открылась дверь подъезда и на улицу вышел худой, слегка горбящийся мужчина в берете, в накинутом на пиджак плаще.

– Приветствую, Моисей Соломонович! – гнусаво произнес он, приподнимая берет и одновременно придерживая плащ.

– Здравствуйте, Андрей Дмитриевич, давно вас не видел.

– Да, я с испытаний не вылезаю.

– Познакомьтесь, друг детства, полковник… – тут Моня замялся.

– Полковник в отставке Мартинсон Алоиз Алоизович, – чеканно вставил Фима.

– Ах да, Мартинсон, а это, Фима, тьфу, как тебя, забыл, академик Сахаров, наш самый засекреченный ученый. Не волнуйтесь, Андрей Дмитриевич, Ефим, то есть, вспомнил, Алоиз, самый заслуженный разведчик страны. Еще более секретный, чем вы…

– Не выговоришь ваше имя с первого раза, – заметил смутившийся академик, повернувшись к Фиме.

– Что делать, мы остзейские немцы.

Академик Сахаров протянул новоявленному остзейцу руку для пожатия. Плащ сдвинулся и открыл три золотые звезды Героя Социалистического Труда на пиджаке.

– Простите бога ради, – академик неловко прикрыл награды. – Не успел переодеться после совещания.

– Ну, не переживайте, вы же не самый секретный, – снял напряг Фима. – Покойный Королев, положим, был посекретнее…

Сахаров снял очки и беспомощно посмотрел на Моню.

Тот в ответ махнул рукой, мол, не обращайте внимания.

– Товарищ Мартинсон, Моисей Соломонович, я вышел встретить одного очень интересного писателя. Может, составите нам компанию?..

– Отчего не составить, составим, – Фима достал из бушлата бутылку армянского коньяка.

– Мы только зайдем ко мне, – добавил Моня, – закуску возьмем, заодно и этот немец разоблачится…

В лифте Моня спросил:

– Ты как меня нашел, я же с конца пятидесятых абсолютно засекреченный?

– Ну ты, Моня, даешь, как всегда. Что, забыл? На площади Дзержинского есть большое справочное бюро… Ферштейн?

Фима беззвучно закрыл за собой дверцу лифта.

– Вот, – сказал Моня, вставляя ключ в дверной замок, – дали за космос изолированную двухкомнатную. Тут на площадке и Андрей Дмитриевич живет напротив, в трехкомнатной.

Вошли, Моня полез в секцию стенки, в ту ее часть, где был откидной столик, а за ним полки бара. Достал оттуда бутылку редкого азербайджанского полусладкого вина «Кемшерин» и коробку шоколадных конфет с новогодним рисунком.

Фима в это время, сняв сандалии, ходил в шерстяных носках домашней вязки, разглядывая квартиру. Мебель была совершенно новая, но выглядела так, будто ее выставили на продажу в магазине. Другими словами, на полках стенки стояло лишь несколько предметов, как обычно это бывает в витрине магазина. Три вещи в дистиллированной квартире привлекли внимание опытного чекиста. В спальне у кровати стояла на тумбочке небольшая фотография молодого смеющегося мужчины в докторском халате, которого бодал головой в бок пацан лет шести-семи. В мужчине Фима без труда узнал Соломона. Следовательно, мальчишкой был его сын, внук Мони, тоже Моисей. В гостиной над диваном висела редкая для того времени большая цветная фотография. На ней космонавты – два крепыша в офицерских кителях с геройскими звездами на груди – Гагарин и Титов подпирали с двух сторон застенчивого Моню. По нижнему краю фотографии шла размашистая подпись: «Уважаемому М. С. Левинсону с благодарностью за обеспечение безопасного полета». И две подписи – аккуратная и размашистая.

Тут зазвонил телефон. Моня поднял трубку.

Третьим предметом, привлекшим внимание Фимы, стала лежащая на полке почти пустого книжного шкафа, тоже встроенного в стенку, плитка серого металла с выплавленной на ней датой: «18.09.62 г.». Фима попробовал взять ее, чтобы получше рассмотреть, но даже не смог поднять. Довольный Моня за его спиной улыбнулся.

– Это мне ребята из нашего института, – он кивнул на плитку, – подарили на юбилей.

– Что за железка? – равнодушно спросил Фима.

– Какая надо железка. Таких больше нигде не делают. Сами изготовили, без вас, шпионов, обошлись. Давай не вынюхивай. Андрей Дмитриевич уже зовет, – объявил Моня.

В гостиной у Сахарова навстречу гостям поднялся средних лет высокий мужчина с большой залысиной и вмятиной на лбу, с рыжеватой бородой лопатой и яркими голубыми глазами.

– Знакомьтесь, – сказал засекреченный академик, – наш замечательный писатель Александр Исаевич Солженицын.

Писатель вежливо поклонился.

– Не может быть! – вылетело у Мони.

– Моисей Соломонович, профессор, специалист по всяким космическим делам, – продолжал знакомить академик, – и… – тут он запнулся…

Фима без бушлата оказался в пиджаке с орденской колодкой, всего лишь в два раза меньшей, чем та, которая была, например, у маршала Жукова.

– Алоиз Алоизович, – представился он, четко держа руки по швам. – Свободный художник, абстракционист, – добавил он со значением.

– Ого, – только и сказал писатель, не спуская глаз с Фиминого иконостаса. – И с какого такого фронта?

– Из тыла, – скромно ответил Фима и, наслаждаясь вопросительным выражением на лице хозяина и его знаменитого гостя, добавил: – Вражеского…

Моня со стуком поставил на низенький стол бутылку вина. Фима добавил коньяк, писатель поднял пузатый портфель из кожзаменителя, отстегнул пряжку и стал доставать заморские яства, в основном в баночках. Заодно он выставил бутылку виски и пузатую низкую бутылку импортного напитка.

– Кальвадос, – пояснил писатель, – сам не пробовал, но читал у Ремарка… – Он продолжал опустошать бездонный портфель. – Днем обедал в одном посольстве, вот получил контрибуцию, – довольный завершил он объяснения.

Академик из такой же стенки, что у Мони, вынул бутылку водки и бутылку какой-то бурой настойки.

– Клавдия Алексеевна приготовила на случай простуды. Народный рецепт. На спирту.

– А где супруга? – поинтересовался Моня.

– В больнице, – грустно ответил Сахаров.

– У русского гения должна быть русская жена, – заметил писатель, оказавшийся, как выяснилось через пару лет, совсем не провидцем, во всяком случае в отношении секретных академиков..

– А что с Ломоносовым и его немкой делать? – обиделся Моня.

– Мы с Александром Исаевичем вчера тайно встретились у академика Файнберга… –