Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

Конечно, мы понимаем, что Муханкин постоянно подыскивает себе оправдания и ему хочется нас растрогать. Нам также ясно, что никакие трудности, связанные с переходом от тоталитаризма к демократии, не оправдывают совершенных им зверств. И все же учтем, что, с точки зрения человека, выключенного волей обстоятельств из привычных рамок бытия и вновь вернувшегося в российский социум, мир действительно неузнаваемо изменился с 1988 по 1994 год.

Незадолго до освобождения я стал ходить на встречи к верующим разных сект: адвентистам, баптистам и пятидесятникам. Шестилетний срок наказания на строгом режиме сказался по-своему на всем и на психике особенно. Верующие приходили каждые выходные дни и приобретали новые души для своих сект. В конце концов, решил остаться после освобождения в секте адвентистов седьмого дня, вёл переписку с ними. Матери написал, что остаюсь жить, городе Шахты.

Почему Муханкина потянуло к протестантам, не понятно. Даже его «Мемуары», как заметит читатель, не до конца проясняют этот вопрос. Попробуем же высказать в этой связи кое-какие собственные предположения.

Прежде всего нельзя отметать и искренние побуждения. Адвентисты и баптисты с их просветленной и активной верой в христианские идеалы могли привлечь, показаться оплотом чистоты, нравственности, добропорядочности. Общение с ними, знающими, похоже, как и во имя чего жить, обещало, возможно, избавление от внутренних терзаний и мучающих изо дня в день мерзких помыслов. Быть может, желание раствориться в их среде, стать одним из приобщенных, отодвинуло временно все остальные. Но эти допустимые альтруистические мотивы могли сочетаться и с прагматикой. Члены общин обещали помощь и поддержку. А разве не ценно это для человека, не знающего, куда податься, не имеющего пристанища и не очень ориентирующегося в новых зыбких реалиях радикально изменившейся действительности?

Впрочем, следует с осторожностью относиться ко всему тому, что нам известно о нескольких месяцах, которые отделяют освобождение Муханкина из колонии от первого из совершенных им чудовищных преступлений. Авторы этой книги не располагают практически ника кой объективной информацией, позволяющей подтвердить или опровергнуть те или иные конкретные его утверждения, и наш повествователь, в силу свойственного ему природного, интуитивного чутья, тоже улавливает и учитывает эти трудности. Вот почему при чтении его записок, выдержки из которых вошли в главы 6 и 7 настоящей книги, присутствует ощущение, что мы знакомимся с чем-то вроде романного повествования, жанровые свойства которого видоизменяются у нас на глазах. У людей, фигурирующих здесь, имеются, вероятно, реальные прототипы, но фантазия автора постоянно уносит его далеко-далеко от подлинных фактов, принося их в жертву чисто писательским установкам. Попытка повествователя обрести веру и душевное успокоение, её провал и связанное с ним разочарование — вот в чем суть её идейного содержания.

Встречал меня на свободе верующий брат Василий, адвентист, который жил недалеко от колонии. Август месяц, еще не осень, красивая природа, люди ярко одетые, все куда-то спешат, снуют какие-то озабоченные, в ларьке во все окна журналы сексуальные с голыми парнями и девушками, которые между ног себе суют протезы в виде членов. В газетах описывают, как сосать, лизать, пихать в зад, мазохизм, лесбиянство, гомосексуализм. Море адресов: кто-то кого-то хочет, ищет, тут же продают иконы, крестики и всякую духовную, религиозную литературу разномастную. Православие разоблачает сектную общинную закордонную жизнь и направление их в Россию, а секты разоблачают православие и их блуждание во тьме и т. д. Открытая продажа садистских, сексуальных, маньячных и т. п. книг и брошюр, газет и журналов и даже книжек для детей по детскому сексу. Какой-то СПИД загулял по России и масса всякой заразы. В политике сам чёрт голову сломит. На рынках и в магазинах бешеные цены.

Мы прогулялись с Василием по городу, и я попросил его быстрей пойти домой. Мне, говорю, страшно, я не смогу так жить.»Ну, — говорю, — Василий, нужно мне жизнь заново начинать и, как дитю, делать первые шаги по этой новой жизни. А сначала нужно мне съездить в Волгодонск с родителями повидаться».

Вечером я уже был в Волгодонске. Вышел из автобуса, огляделся: все вроде бы знакомо вокруг, и все какое-то чужое, настораживающее, не внушающее доверия. Частники тянут за рукав и предлагают, куда угодно отвезти, кто-то предлагает на ночь девицу любого возраста за много рублей или немного долларов. Кто-то презервативы заграничные недорого навязывает, не хочешь это — бери жвачки, поролоновые испражнения, блевотину, влагалище с подогревом или сосущую женскую голову. В переходе проститутки и гомики предлагают себя недорого, и возрастом мал-мала меньше. Пока шёл домой, рассматривая новых людей, забегаловки, магазины и т. д., пару раз останавливали неизвестно кто — то ли милиция с казаками, то ли омоновцы с солдатами, все в защитной форме с пятнами, справку разглядывали об освобождении, разных угроз наговорил Напугать решили волка мясом. Но все равно неприятно.

За обзорным знакомством с некоторыми гримасами новой российской жизни последовали визит в Волгодонск к матери и первая во взрослой жизни нашего повествователя встреча с родным отцом.

Встречали меня дома застольем, в доме гости были. Пить я спиртного не стал даже за встречу, поблагодарил за внимание родственников, но зато ел всего в волю. Немного погостил у матери и уехал обратно к верующим в Шахты. Перед тем, как убыть в Шахты, мы с матерью на пару дней съездили в колхоз, где я родился; там живет матери мать, моя бабушка. А я в колонии незадолго до освобождения писал письмо родному отцу, который живет в том же колхозе и с которым я не общался 34 года. Отец был не против встретиться со мной, и жена его тоже не возражала. В письмах я описывал свою жизнь и детство, да и сам он немного знал, как мне жилось: частые перемены жительства по земле русской, срывы с места на место и перемены отцов. К учебе у меня было отбито всякое желание, школьной программы я не знал, меня, соответственно, били как собаку дома и требовали хороших оценок, а где знаний взять, если с переездами громадное упущение? И стал я убегать из дома, воровать, бродяжничать, но меня ловили, били. Школа готовила документы, чтобы изолировать меня от общества, и упекли меня, в конце концов, в спецшколу для малолетних преступников, где я пробыл до 16 с лишним лет. Потом тюрьма, колония. А что отцу родному? Он, когда я родился, уже создал новую семью, а я остался незаконнорожденным на