Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

и откинул с себя одеяло и подвинулся дальше от края постели. Нина вскочила, и в это мгновение разошелся в две стороны не халат и обнажилась её нагота. Один край халата я держал в своей руке. Она опять села на кровать ко мне спиной и громким шепотом говорила, что она не может этого сделать, и закрыв лицо руками, опустив голову, шептала: «Нет, Вова, я не могу, ты меня прости. Я не могу… Этого не должно быть…. Ой, какая я дура, я не думала, что так будет, так получится. Как стыдно. Отпусти меня, Володя». — «А я тебя и не держу. Кто я такой, я тебе сказал, а теперь иди в свою комнату».

Нина быстро встала, запахнула халат и ушла в свою комнату. Я вскочил, оделся, вышел в коридор, нашёл выключатель, и когда зажег свет, то увидел перед собой Нину; смотря мне прямо в глаза, она сказала, что никуда меня до утра не отпустит, взяла меня за руку и завела обратно в комнату. Я согласился: это было уже интересней. «Хорошо, дорогая, если так, то бери и сними с меня эти вещи, и уложи меня в постель, и слово «да» остается в силе, инициатива за тобой. А теперь действуй, дщерь, гаси свет и приступай». И опять полумрак образовался в комнате. Нина меня раздевала умело, а я исполнял её команды. «Ну все, ложись, Володя, и спокойной ночи. — «Нет, дорогая, Нинэль, только после вас, тем более, что на мне и на вас еще есть одежда» — «А почему я это должна делать? Ведь ты же мужчина, а я женщина, и получается, что я сама к тебе. Ну, сам понимаешь… И как-то все нелепо, ужасно низко» — «Ты ошибаешься, Нина, это ужасно высоко и даже выше, чем ты думаешь. Я всю жизнь живу не как все, и последнее, что я тебе скажу, так это то, что я больше люблю и предпочитаю молчать и слушать и молча делать любое дело. Человек научился разговаривать, чтобы наговорить много лишнего». — «Ну ладно, я согласна. Ну а вдруг мама или папа встанут? Ты не представляешь, что будет! Я этого позора не переживу. Ау меня муж, дети, церковь. Господь же все видит. Володя, это ужасное прелюбодеяние, ты же не знаешь, как я после этого мучиться буду». — «Нина, ты меня искать будешь и радоваться любой встрече со мной». — «Это какой-то кошмар… Ты так уверен в себе. Такты можешь ошибиться и погибнуть»., — «Ну и пусть. Мне в этой жизни терять нечего, я живой труп, а не человек». — «Зачем ты так на себя наговариваешь? У тебя еще вся жизнь впереди, Володя. Опомнись! Очнись! Зачем тебе я нужна? Просто удовлетвориться и посмеяться надомной? Какой позор. Мне трудно говорить. Прости, мне страшно, Володя…» — Но я тебя не принуждаю, Нина, даже не прикасаюсь к тебе. Мы стоим друг против друга, и я тебе больше слова не скажу. На все есть твоя воля и твое желание, так что решай сама, а я посмотрю».

Я стоял, смотрел на неё и молчал.

Господи, прости меня, прости меня, но я не могу от него отойти и уйти! Я не знаю, что со мной происходит! Он притягивает меня к себе. Что мне делать, Господи? Мне так страшно! Помоги мне, Господи! Я преступница, нарушающая закон твой. Ну хоть слово скажи мне, и я уйду от него, вырвусь из сетей… Помоги мне, Господи, помоги…» — шептала в молитве Нина. Она опустилась на колени, встала, посмотрела на меня помутненными глазами, глубоко вздохнула и сказала: «Это первый и последний раз», — затем сняла с себя халат и небрежно бросила его на кресло.

А я стоял и смотрел на её обнаженное тело, и мне показалось, что Нина очень даже симпатичная женщина: и фигура ничего, груди стоят, как у молодой девицы, вот-вот прикоснется ими ко мне, и можно о соски уколоться. Она коснулась руками резинки последнего моего белья и тихо опустила его на пол. «Ложись, Володя», — прошептала она. Я лег, а сам смотрю за её действиями. Она легла рядом и начала меня ласкать своими нежными, мягкими, теплыми руками. «Мы что, таки будем лежать? Ведь у тебя же все в порядке. Не молчи, я прошу тебя. Бери меня! Я твоя! Ты же этого хотел. Не мучь меня! Делай что-нибудь. Ведь у тебя же все в порядке уже давно». «Ну ладно, — говорю я, — если женщина хочет, как тут отказаться! Но это плоть говорит, а вера и Дух Святой не позволяют мне нарушить заповедь Божью «не прелюбодействуй». Это равносильно убийству и, значит, грех ко смерти. Каждый человек есть храм Божий, а Господь говорит: «Храм божий не оскверни». Как мне быть, Нина, и где выход из положения? Молчишь? А плакать-то зачем, дорогая? Слезы ни к чему. А вот головой думать надо. На то она, голова, нам и дана. Но ты не думай обо мне плохо. Я не святой и не лицемер, я простой прах родившийся и в прах превращусь в свое время. Я грешен, живой, но труп. Я есть, и меня уже нет. Я не хочу быть как все и не буду. Я есть порождение дьявола, и я возьму и воспользуюсь твоим телом, пылающим жаром, и удовлетворю свою похоть»

И мы сплелись воедино и стали одной плотью временного совокупления. Она трепетала подо мной и всеми силами сдерживала себя, чтобы не закричать, она просила еще и еще, приплывала и тут же возбуждалась, и улетала в небеса белой птицей вечного блаженства, и опять опускалась на грешную землю. Вот и я опускаюсь со стремительной силой с громадой высоты Вселенной, и все ближе, ближе земли, я лечу, огненной кометой пробиваю панцирь земли и расплавляюсь в её сердце. «Ну, радость моя, теперь в души по комнатам потихоньку разойдемся. Как ты на это смотришь? А то, действительно, не дай Бог, то ли мама, то ли папа застукают нас на месте греха». Нина молча встала, схватила халат и неслышно убежала в душ. Через несколько минут она так же неслышно появилась в комнате и уже от своих дверей прошептала: «Нет, ты не дьявол, ты хуже», — улыбнулась виновато и пожелала спокойной ночи.

То, что мы сейчас прочитали, — это, по существу, первый развернутый эротический эпизод в муханкинском повествовании, и он демонстрирует значительный качественный рост Муханкина-писателя. До сих пор встречи с женщинами (неважно, реальными или