Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

есть, разумеется, крупицы правды, когда речь заходит о повседневной деятельности твердых духом, работящих и упорных членов сект. Но когда объектом его писательского интереса становится женщина, сразу видно, как стремительно переносится Муханкин в царство сексуальной фантазии.

Мы легко можем представить себе, как этот невзрачный, маленький человечек украдкой подглядывал за женами тех, кто из лучших побуждений давал ему приют под крышей своего дома, как его игра воображения наделяла сдержанных, владеющих собой, трудолюбивых «сестер» темпераментом обезумевших вакханок. Учтем при этом, что нам представлены облагороженные, романтизированные версии этих фантазий, в которых садистский элемент предельно приглажен (если не считать слабо выраженного психологического садизма, проявляющегося в настойчивом опосредованном подталкивании их героинь к действиям, несовместимым с их воззрениями), а некрофильский отсутствует вовсе.

Имея уже определённое представление о Муханкине, можно легко домыслить, как, свернувшись калачиком на кушетке в темноте приютившего его дома, он, мастурбируя, мысленно расправляется с его хозяйкой и как трудно было ему потом как ни в чем не бывало сосуществовать поблизости, никак не проявляя себя. Возможно, с ним все же происходили какие-то срывы, и именно это могло на самом деле привести к разрыву с адвентистской и баптистской общинами. Но, наверное, не раз и не два возникало у него впоследствии желание пофантазировать на тему о чистоплотных, ухоженных и домовитых адвентистских женах, и потому столь красочными и картинными стали их описания в сочиненных для Яндиева тетрадях, выдумывая которые наш автор-самоучка испытал немало разноречивых и острых чувств.

Глава 7

Герои не его романов

Читатель, добравшись до этой главы, ты уже пони маешь, в чем своеобразие нашего аномального героя-«мемуариста». Да, по чисто формальным признакам он не попадает в число наиболее результативных серийных убийц. Ему далеко до Чикатило, на чьем счету 53 убийства, или Михасевича, чьих жертв в общей сложности 38. Отстает он и от печально знаменитых американских маньяков: Джона Гейси, которого известнейший специалист ФБР Роберт Ресслер именует самым страшным убийцей нашего времени (33 жертвы), и Теда Банди (который, по всей видимости, зверски искромсал еще большее число женщин, но сколько конкретно — неизвестно, поскольку большую часть тел так и не удалось найти). Его поступки не отличались столь изощренной продуманностью, как у Чикатило, и кульминационные события его истории, как мы увидим, уложились в рамки небольшого, длившегося всего два с половиной месяца, периода.

И все же мы полагаем, что необычайность феномена Муханкина очевидна, а случай его беспрецедентен. Обладая природным даром, не получившим, правда, всестороннего развития, он сумел превратить свой страшный, чудовищный жизненный опыт в почти романное повествование. Он не только записал свои впечатления (это делали и некоторые другие до него), но, мобилизовав все свои творческие способности, создал во многом фантастический, но ярко выписанный текстовой мир, населенный множеством реальных (хотя и деформированных в угоду замыслу) и вымышленных персонажей, вся структура которого подчинена «сверхзадаче» — необходимости найти любые, в том числе и художественные, аргументы для самооправдания Сама эта попытка, конечно же, иллюзорна. Нет и не может быть такого художника, писателя, артиста, чье искусство, чье мастерство оправдывало бы преступление против личности или хотя бы искупало его. Но вместе с тем сам факт, что в процессе следствия серийный убийца вдруг начал писать и создал огромный массив содержательных разножанровых текстов, кажется заслуживающим особого интереса. Тут, похоже, налицо совершенно исключительный феномен. Ведь Муханкин-писатель состоялся только благодаря экстремальной ситуации. Не будь страшной перспективы смертной казни, не нависни над ним дамоклов меч правосудия, не окажись на его пути именно Яндиев (который всегда придерживался убеждения, что необычайно важно побудить подследственного записать свою историю, но который до сих пор не добивался столь поразительных результатов), и Муханкин мог бы пройти весь свой жизненный путь, так и не ощутив потребность реализовать свой дремлющий потенциальный дар.

Но случилось именно то, что случилось. Он начал писать. Сперва дело шло мучительно, натужно. Потом он вошёл во вкус. Его уже нельзя было остановить. Яндиеву не нужно было ни настаивать, ни торопить: рукописи посыпались как из рога изобилия. И сочинительство придало, возможно, смысл многим месяцам безумно медленно тянущейся тюремной жизни.

В одной из тетрадей муханкинских «Мемуаров» мы обнаруживаем такое небезынтересное стихотворение, датированное октябрем 1995 года:

Милая! Обнимаю тебя, как березку в весеннем лесу,

С упоением страсти, белизною твоей ослепляясь.

Распаляет меня дивность твоя, красота.

Я ложусь на тебя, как в июньскую сочную травку.

Милая! Чувства мои так нежны, упиваюсь тобой, восторгаюсь

И сливаюсь с тобой в нежной неге июньских ночей,

Наслаждаясь, летя в белоснежного облака лаву.

Милая! Вся прелестна, милее милейшей,

Как все месяцы года прекрасна! Подожди уходить,

О, останься! Да, все это грезы во сне,

Неприятно печальная сказка.

На первый взгляд, стихотворение это могло бы показаться образцом любовной лирики. Потом, приглядевшись к тексту и выудив из него слова «да, все это грезы во сне», мы имели бы формальное право заключить, что в приведенных строках присутствует отзвук какой-то особо впечатляющей эротической фантазии. Но автор делает под текстом многозначительную приписку. «Это меня больная муза посетила в момент головной боли», — и нам все становится ясно. «Больная муза» , вдохновение, посетившее узника, — то лучшее, что дано ему. Он упивается, наслаждается, распаляется теми картинами, что возникают в миг контакта. «Летя в белоснежного облака лаву», он испытывает ни с чем не сопоставимое наслаждение. Из этого состояния не хочется выходить — пусть длится непрекращающийся сон. Ах, если 6 можно было остановить мгновение!

Но Муханкин не только пишет, но и комментирует свои тексты, пытаясь определить собственный статус писателя и мемуариста. В тетради № 6 мы обнаруживаем удивительное по своей откровенности признание, которое заслуживает самого пристального интереса и внимания.

Разные люди, разные судьбы. Одним в жизни везет, другим нет. Первыми восхищаешься и завидуешь искренне им. Вторым не позавидуешь, к ним мало интереса, они мало где были и мало видели, мало о чем могут рассказать, потому что о незавидной судьбе мал и скучен рассказ и много серого цвета. Однако если внимательно читать мои тетради, то можно и меня как автора оценить по серости моего творчества и иметь обо мне определённое представление. Хотя читатели бывают разные и каждый меня представит по-своему, зацикливая свое внимание на некоторых местах моих рассказов. Как бы то ни было, а в тетради описана правда. Можно было бы о многом умолчать — тогда моя