Национал-большевизм - Давид Л. Бранденбергер

Тем не менее, многие местные парторганизации устраивали регулярные лекции и семинары по истории. Зачастую они проводились в ура-патриотическом тоне — как, например, цикл лекций «Где и когда русский народ бил немецких захватчиков», организованный Московской партийной организацией в 1944 году[561]. Русифицирующим духом пронизаны инструкции, касающиеся таких, казалось бы, не подходящих для этого предметов, как культ личности Сталина. Это наглядно видно, например, в тематическом плане по изучению сталинского сборника речей и выступлений в печати в 1941–1945 годы, озаглавленного «О Великой Отечественной войне». Лишь официозным руссоцентризмом можно объяснить, почему статьи этого сборника привязывались к таким темам, как «Мужественный образ наших великих предков Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова [и участников] Отечественной войны против немецких оккупантов в 1918 году [sic]»[562]. Насколько все было пронизано руссоцентризмом, видно также по тому, что местные партийные организации запрашивали у вышестоящих материалы для проведения дискуссий на такие темы, как «Наши великие предки-полководцы» или «Как русские прусских всегда бивали»[563]. Разумеется, «Краткий курс истории ВКП(б)» также использовался пропагандистами, но содержащиеся в нем бесконечные описания внутрипартийных схваток часто заставляли их предпочитать работы Шестакова, где основное внимание уделялось эпическим битвам с иноземными врагами в далеком прошлом. Эти материалы были доступны, недвусмысленны и легко воспринимались на массовом уровне в это тревожное время.

В годы войны педагоги и агитаторы — как в общеобразовательных школах, так и в партийных кружках — отдавали предпочтение историческим темам, потому что они способствовали пробуждению — в массах чувства патриотизма. Однако деятели народного образования, как и все остальное общество, были вынуждены «добиваться максимальных результатов минимальными средствами», выполняя свою задачу по мобилизации населения в условиях нехватки ресурсов, материальных средств, учебных пособий и самих преподавательских кадров. Просто удивительно, что им удавалось-таки справиться со многими задачами, которые ставились партийным руководством в 1941–1945 годы.

В то же время, ради пропагандистских целей приносились в жертву многие детали исторических событий, отражавшие реальную картину прошлого. Во время войны пропаганда руссоцентризма и государственности усилилась как никогда прежде. Марксизм-ленинизм и идеи интернационализма играли на уроках в школе и на занятиях партийных кружков менее значительную роль, чем когда-либо после революции 1917 года. Советское образование во время войны носило сугубо прагматический характер и исключало какие бы то ни было расхождения во мнениях, имевшие место в других областях идеологической работы. Развившийся в конце 1930 годов национал-большевизм после 1941 года неуклонно набирал силу, и к 1945-му русское прошлое и советское настоящее слились в сознании людей в одно неразрывное целое.

Глава 9

Советская массовая культура и пропаганда в годы войны

Целостная картина развития советской массовой культуры в 1941–1945 годы несколько затуманена неожиданным творческим разнообразием. В то время как придворные историки в Москве старались примирить национализм с интернационализмом, их коллеги в союзных и автономных республиках — Казахстане, Украине, Якутии и др. — бились над тем, чтобы приспособить руссоцентристское понимание советского патриотизма к местным условиям. У творческой интеллигенции, давление на которую со стороны государства благодаря войне несколько ослабло, пробудился импульс к самовыражению. После многолетнего перерыва стали публиковаться произведения Ахматовой, Платонова, Демьяна Бедного. Даже партийный рупор «Правда» совершенно не свойственным ей образом сворачивала со своего основного курса, чтобы объединить самые разные голоса ради достижения главной цели, победы[564].

Но возникает вопрос, какую роль играло неортодоксальное творчество на общем фоне советской массовой культуры 1941–1945 годов? Можно ли сказать, что пропаганда была в то время действительно разнообразной? Ведь на одну выпущенную тем или иным издательством биографию выдающегося деятеля нерусской национальности приходились десятки книг, посвященных Александру Невскому, Суворову или Кутузову. Каждому новому украинскому роману приходилось выдерживать конкуренцию сразу с тремя Толстыми — не только с Алексеем Николаевичем, но также со Львом Николаевичем и даже с Алексеем Константиновичем. Казахская поэзия и стихи акмеистов соперничали с творчеством Симонова и Лермонтова. Иными словами, оценить, насколько широко и глубоко захватывала литература русскоязычного читателя в годы войны, можно лишь в том случае, если учесть не только ее разнообразие, но и социально-исторический контекст, в котором она до читателя доходила. То же самое можно сказать о кино, драматическом и музыкальном театре и изобразительных искусствах. Поэтому для того, чтобы получить представление об общем состоянии советской массовой культуры в 1941–1945 годы, надо рассмотреть, что публиковалось в прессе, чему аплодировали слушатели на лекциях, что ставилось на сцене, демонстрировалось на экране и экспонировалось в музеях или на выставках.

В первые дни и недели после 22 июня 1941 года государственные издательства выпустили большое количество печатного материала, который поднимал вопросы советского патриотизма, руководящей роли партии, ситуации на фронте и краха нацистской идеологии, отражая создавшееся критическое положение с помощью аллегорий, черпая материал для них в русском прошлом. Помимо этой открыто пропагандистской литературы приоритетом пользовались также исторические романы и биографии, принадлежавшие перу великих дореволюционных писателей и их советских наследников и способствовавшие подъему национального самосознания. К этому моменту советская литература уже почти четверть века выполняла те или иные политические задачи, однако ее роль после начала войны трудно переоценить. Такие литературные жанры, как исторический роман, помогали людям сориентироваться в трудное время и, переводя испытываемые ими тяготы в иносказательный план, окрашивали их в цвета чести и славы. Не менее эффективны были также прозаические и стихотворные произведения, изображавшие русские пейзажи и типичные «национальные» черты и тем самым вызывавшие у людей чувство гордости, которое было, с одной стороны, глубоко личным, но в то же время достаточно универсальным, объединявшим человека с другими. В. П. Потемкин подчеркнул способность письменного слова пробуждать у читателя патриотические чувства, «неугасимую любовь к своей стране, к русскому языку, к русской литературе. Каждый ее питомец должен знать, за что он любит отчизну, что в ней ему дорого, что он защищает, за что готов, если придется, отдать свою жизнь»[565].

Потемкин далеко не случайно сослался в первую очередь на большой воспитательный потенциал дореволюционной русской литературы, а не литературы советской, шедшей путем социалистического реализма. Общепризнанный авторитет классических произведений и их содержание делали их важнейшими составляющими литературного канона военного времени. Книги Пушкина, Гоголя и Толстого издавались большими тиражами в течение всего этого периода, а такие произведения, как стихотворение Жуковского «Певец во стане русских воинов» или роман Толстого «Война и мир» были краеугольными камнями школьной программы. Читали также «Тараса Бульбу» Гоголя, исполненное драматизма повествование