Лев Толстой - Павел Валерьевич Басинский

Поначалу она вообще не понимает, чем занимается ее муж. В письме сестре сообщает, что Лёвочка «спокоен и пишет какие-то статьи». Однако, перебеляя «Исследование догматического богословия», она вдруг берет рукопись, относит в кабинет мужа и заявляет, что отказывается ее переписывать, потому что это слишком ее «волнует». На самом деле не волнует, а пугает.

Начиная статью с критики трудов митрополита Макария «Введение в православное богословие» и «Православно-догматическое богословие», которые были не популярной литературой, а учебниками для духовных семинарий и академий, Толстой дальше на многих страницах даже не критикует, а отрицает Церковь как таковую. И не просто отрицает, но обвиняет в злонамеренной вековой лжи.

«Учение о Церкви учительской есть теперь учение чисто враждебное христианству. Отступив от духа учения, оно извратило его до того, что дошло до его отрицания всей жизнью: вместо унижения – величие, вместо бедности – роскошь, вместо неосуждения – осуждение жесточайшее всех, вместо прощения обид – ненависть, войны, вместо терпения зла – казни. И все отрицают друг друга. Чего еще? Имя Христовой Церкви не может спасти ее… Церковь, всё это слово, есть название обмана, посредством которого одни люди хотят властвовать над другими. И другой нет и не может быть Церкви. Только на этом обмане построились на истинном учении, пронесенном всеми церквами, те безобразные догматы, которые уродуют и закрывают всё учение. И божество Иисуса, и Святой Дух, и Троица, и Дева Богородица, и все дикие обряды, потому называемые таинствами, что они не имеют смысла и никому не нужны, исключая таинства священства, нужного для попов, чтобы собирать яйца».

Это была не литература, не публицистика и не богословие. Это было открытое объявление войны!

Но, может быть, мы преувеличиваем? Может быть, Толстой вовсе не думал, что объявляет войну?

«…я сам, – пишет он своей тетушке А. А. Толстой 3 марта 1882 года, – есмь обличение обманщиков, тех лжепророков, которые придут в овечьей шкуре и которых мы узнаем по плодам. – Стало быть, согласия между обличителем и обличаемым не может быть. Выхода для обвиняемых только два – оправдаться и доказать, что все мои обвинения несправедливы… Надо оправдаться в насилиях всякого рода, в казнях, в убийствах, в скопище людей, собранных для человекоубийства и называемых в насмешку над Богом – христолюбивым воинством, во всех ужасах, творившихся и теперь творимых с благословенья вашей веры, или покаяться. И я знаю, что обманщики не станут ни оправдываться, ни раскаются. Раскаяться им и вам неохота, потому что тогда нельзя служить мамону и уверять себя, что служишь Богу. Обманщики сделают, что всегда делали, будут молчать; но когда нельзя уже будет молчать, они убьют меня…»

Во втором письме тетушке Толстой снова настаивает, что его непременно в будущем «убьют». «А они будут молчать, пока можно, а когда нельзя уже будет, они убьют меня… И я могу погибнуть физически, но дело Христа не погибнет, и я не отступлюсь от него, потому что в этом только моя жизнь – сказать то, что я понял заблуждениями и страданиями целой жизни».

Понятно, что в этом состоянии души Толстому было не до литературы. Он видел себя одиноким воином, который выступил против мирового заговора Церкви, и собирался посвятить этой битве весь остаток своей жизни. Пока его не «убьют».

В этом возбужденном, лихорадочном состоянии Толстой совершает поступок, который и сегодня инкриминируется ему как самый кощунственный в отношении не только Церкви, но и христианства в целом. Воспользовавшись своим знанием древнегреческого языка, который он в неправдоподобно короткий срок (полтора месяца!) изучил зимой 1871/72 года, он задается смелой целью сделать собственный перевод Евангелия. По его мнению, существующий синодальный перевод неверен и скрывает истинное учение Христа. Так в 1880–1881 годах появляется книга под первоначальным названием «Соединение и перевод четырех Евангелий», из которой затем был сделан сокращенный вариант – «Краткое изложение Евангелия». Жанр этого сочинения определить трудно.

До сих пор среди верующих людей бродит миф, что Толстой осмелился написать «собственное Евангелие». Дескать, гордыня его зашла так далеко, что он решил вступить в соперничество с апостолами-евангелистами Иоанном, Матфеем, Марком и Лукой. На самом деле никакого собственного Евангелия Толстой не писал и не мог написать по простой причине, что всё равно опирался на греческий вариант уже написанного текста.

Но, пожалуй, Толстой поступил даже более дерзко: не перевел заново, а отредактировал Евангелие, исключив из него всё, что представлялось ему неясным, провоцирующим на разного рода взаимоисключающие толкования – и в результате, по замечанию современного филолога Игоря Волгина, уничтожил в Евангелии не только всю его метафизику, но и всю поэзию.

При этом им двигало благое желание найти зерно истины, а вовсе не гордыня, как принято считать. Толстой хотел сделать такой перевод Евангелия, который устранил бы конфессиональную вражду различных христианских церквей и сект. Поэтому ключевое слово в названии было не «перевод», а «соединение». Соединение не только четырех изложений жизни Христа, но всех верующих во Христа людей на основе разума.

«В самом деле, – пишет он в предисловии ко второму изданию «Перевода», – тысячи преданий, и каждое отрицает, проклинает одно другое и свое считает истинным: католики, лютеране, протестанты, кальвинисты, шекеры, мормоны, греко-православные, староверы, поповцы, беспоповцы, молокане, мен[н]ониты, баптисты, скопцы, духоборы и пр., и пр., все одинаково утверждают про свою веру, что она единая истинная и что в ней одной Дух Святой, что глава в ней Христос и что все другие заблуждаются».

Однако многие места в Евангелии понять разумом невозможно – в них можно либо безоговорочно верить, либо не верить, либо отодвигать эти вопросы, уклоняться от них, признавая, что разума недостаточно, чтобы на них ответить. Толстой так поступить не мог.

Разумеется, в России «Перевод» напечатан не был. Впервые он был издан за границей в 1891 году. В предисловии к первому изданию Толстой признаётся, что работа эта «далеко не окончена и в ней много недостатков». Но что значит «не окончена»? Формально она доведена до конца. По-видимому, речь шла о новой редактуре и исправлении текста. Но их Толстой как раз не был в состоянии сделать в 1891 году, когда печатался «Перевод», потому что «то сосредоточенное, постоянно восторженное (курсив мой. – П. Б.) душевное напряжение, которое я испытывал в продолжение всей этой долгой работы, уже не может возобновиться…».

Толстой признавался, что работал над произведением в состоянии сильнейшего душевного волнения, которое он определил как восторг. В предисловии ко второму зарубежному изданию 1902 года он пишет: «Книга эта была написана мною в период незабвенного для меня восторга (курсив мой. – П. Б.) сознания того, что христианское учение, выраженное в Евангелиях, не