Пушкин в Михайловском - Аркадий Моисеевич Гордин

этим не занимался; всем староста заведовал; а ему, бывало, все равно, хошь мужик спи, хошь пей: он в эти дела не входил»[140]. Лишь в исключительных случаях ему приходилось вмешиваться в управление домом. Так, по его распоряжению была уволена уличенная в злоупотреблениях домоправительница Роза Григорьевна, нанятая Надеждой Осиповной после смерти Марии Алексеевны. В конце февраля Пушкин писал брату: «У меня произошла перемена в министерстве: Розу Григорьевну я принужден был выгнать за непристойное поведение и слова, которых не должен я был вынести… Я велел Розе подать мне счеты. Она показала мне, что за 2 года (1823 и 4) ей ничего не платили (?). И считает по 200 руб. на год. Итого 400 рублей. – По моему счету ей следует 100 р. Наличных денег у ней 300 р. Из оных 100 выдам ей, а 200 перешлю в Петербург. Узнай и отпиши обстоятельно, сколько именно положено ей благостыни и заплачено ли что-нибудь за эти 2 года. Я нарядил комитет, составленный из Василья, Архипа и старосты. Велел перемерить хлеб и открыл некоторые злоупотребления, т. е. несколько утаенных четвертей. Впрочем, она мерзавка и воровка. Покаместь я принял бразды правления».

Образование «комитета» из крепостных для расследования злоупотреблений домоправительницы – факт редчайший и знаменательный, как и шокировавшие соседних помещиков «манеры» поэта здороваться с крестьянами за руку и платить за услуги даже своим крестьянам. Василий Михайлович Калашников, впоследствии служивший у Пушкина в Петербурге, Архип Кириллович Курочкин, садовник, как и кучер Петр Парфенов, по-видимому, принадлежали к числу дворовых людей, с которыми Пушкину приходилось особенно часто общаться и которым он доверял. Всего в Михайловском насчитывалось дворовых 29 душ – 13 мужского пола и 16 женского.

Старостой был Михаил Иванович Калашников, человек хоть и смышленый и несколько грамотный, но хозяйничавший не особенно успешно. Смолоду он служил при Ганнибалах, а затем у Пушкиных – в Михайловском и Болдине.

У Михаила Ивановича и жены его Василисы Лазаревны было пять человек детей – четыре сына и одна дочь – Ольга.

Все Калашниковы отличались красотой и статностью. Младшего сына Михаила Ивановича – Гаврилу, служившего камердинером при Сергее Львовиче, тот называл «красавец Габриэль».

С Ольгой в зиму 1824/25 года у Пушкина установились близкие отношения. Ей только что исполнилось 19 лет, и, как все Калашниковы, она была хороша собой. Пущин сразу выделил ее из всех девушек, работавших в комнате няни. «Вошли в нянину комнату, где собрались уже швеи. Я тотчас заметил между ними одну фигурку, резко отличавшуюся от других, не сообщая, однако, Пушкину моих заключений… Впрочем, он тотчас прозрел шаловливую мою мысль, улыбнулся значительно. Мне ничего больше не нужно было: я, в свою очередь, моргнул ему, и все было понятно без всяких слов»[141]. Пушкин с искренней теплотой говорит о своей «крепостной любви» в письмах Вяземскому: «очень милая и добрая девушка»; «не правда ли, что она очень мила», – называет Эдой – именем героини поэмы Баратынского «Эда». В поэме об Эде сказано:

Отца простого дочь простая,

Красой лица, души красой

Блистала Эда молодая.

По-видимому, к Ольге Калашниковой относятся стихи четвертой главы «Онегина»:

Порой белянки черноокой

Младой и свежий поцелуй.

Близость этой девушки, несомненно, была радостным событием в деревенской жизни поэта.

Когда весною 1826 года Ольга Калашникова ждала ребенка, Пушкин отправил ее в Москву к Вяземскому с письмом, в котором говорилось: «Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил. Полагаюсь на твое человеколюбие и дружбу. Приюти ее в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится – а потом отправь в Болдино… При сем с отеческою нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютке, если то будет мальчик. Отсылать его в Воспитательный дом мне не хочется – нельзя ли его покаместь отдать в какую-нибудь деревню – хоть в Остафьево. Милый мой, мне совестно ей-богу… но тут уж не до совести». В это время семья Калашниковых уже жила в Болдине – Михаил Иванович был переведен туда управляющим. Согласно записи в метрической книге Успенской церкви села Болдина за 1826 год, у Ольги Михайловны родился сын, крещенный 4 июля и названный Павлом. Но через два месяца мальчик умер. Детская смертность в то время, как известно, была чрезвычайно большой среди не только крестьянских, но и вполне обеспеченных дворянских семей (малолетних детей теряли Н. О. и С. Л. Пушкины, В. Ф. и П. А. Вяземские). Пушкин, надо сказать, действительно проявил заботливость не только в отношении ожидавшегося ребенка, но и его матери. Весною 1831 года она официально получила вольную и несколько месяцев спустя вышла замуж за мелкопоместного дворянина чиновника П. С. Ключарева (при материальной поддержке Пушкина) и таким образом сама стала дворянкой. Известно даже, что она владела собственным домом и семьей крепостных. Но брак не был счастливым – Ключарев оказался пьяницей, мотом, и супруги вскоре расстались. В 1830-е годы, бывая в Болдине, Пушкин встречался с Ольгой Михайловной. Она сама и через отца неоднократно обращалась к Пушкину с различного рода просьбами и никогда не встречала отказа. Поэт до конца своих дней не забыл «белянки черноокой» 1825 года и сделал все, чтобы облегчить ее жизнь. В оставленном им в альбоме своих друзей списке имен женщин, которыми увлекался в молодые годы, есть и имя Ольга. Высказывались предположения, что Пушкин имел в виду Ольгу Калашникову не только в «Евгении Онегине», но и в стихотворных набросках разных лет:

Смеетесь вы, что девой бойкой

Пленен я, милой поломойкой.

Я думал, сердце позабыло

Способность легкую страдать…

В последнем наброске намечалось продолжение, где есть строки:

…прелесть молодая,

Полурасцветшая в тиши.

«Теперь же мне читать охота и досуг»

«Теперь же читай», – давал совет Пушкин тому, кто хочет в глуши, «под кровлею пустынной», «славно зиму провести». Поэт сам следовал этому совету. «Груда книг» в деревенском кабинете Онегина – из деревенского кабинета Пушкина. «Верные друзья» книги, как всегда, были здесь рядом с рабочими тетрадями. Петр Парфенов рассказывал, что, когда отвозили книги Пушкина из Михайловского в Петербург, их было очень много: «Помнится, мы на двенадцати подводах везли; двадцать четыре ящика было; тут и книги его, и бумаги были…»[142] Рассказ старого кучера часто повторяли как достоверное свидетельство – Пушкин в Михайловском