Пушкин в Михайловском - Аркадий Моисеевич Гордин

гелиотропа, я пишу много стихов – все это, если хотите, очень похоже на любовь, но клянусь вам, что это совсем не то», – полушутя-полусерьезно признается Пушкин в письме Анне Николаевне Вульф, уехавшей вместе с Керн, матерью и младшей сестрой в Ригу.

Вслед Анне Петровне Пушкин шлет одно за другим пять писем (по-французски), она отвечает и становится партнером поэта в своего рода литературной игре, его соавтором в создании своеобразного «романа в письмах». Письма поэта по-пушкински остроумны, блестящи и шутливы. «Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы – легкомыслие или кокетство позволить мне это. Переписка ни к чему не ведет, я знаю; но у меня нет сил противиться желанию получить хоть словечко, написанное вашей хорошенькой ручкой. Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных. Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши, – это стараться не думать больше о вас» (25 июля). «Сегодня почтовый день, и, не знаю почему, я вбил себе в голову, что получу от вас письмо. Этого не случилось, и я в самом собачьем настроении, хоть и совсем несправедливо: я должен быть благодарным за прошлый раз, знаю; но что поделаешь? умоляю вас, божественная, снизойдите к моей слабости, пишите мне, любите меня, и тогда я постараюсь быть любезным. Прощайте, дайте ручку» (14 августа). «Если ваш супруг очень вам надоел, бросьте его, но знаете как? Вы оставляете там все семейство, берете почтовых лошадей на Остров – и приезжайте… Куда? в Тригорское? вовсе нет: в Михайловское! Вот великолепный проект, который уже с четверть часа дразнит мое воображение. Вы представляете себе, как я был бы счастлив? Вы скажете: „А огласка, а скандал?“ Черт возьми! Когда бросают мужа, это уже полный скандал, дальнейшее ничего не значит или значит очень мало. Согласитесь, что проект мой романтичен… Поговорим серьезно, т. е. хладнокровно: увижу ли я вас снова? Мысль, что нет, приводит меня в трепет… Если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности – в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем вам угодно, и всю неделю – у ваших ног…» (28 августа).

Пушкин достигает истинно высокого комизма, дополняя письма, обращенные непосредственно к Керн, письмом, написанным о ней к третьему лицу – якобы к тетушке Прасковье Александровне, а на самом деле предназначенным ей же. Оно начиналось так: «Да, сударыня, пусть будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает. Ах, эти люди, считающие, что переписка может к чему-то привести. Уж не по собственному ли опыту они это знают? Но я прощаю им, простите и вы тоже – и будем продолжать. Ваше последнее письмо (писанное в полночь) прелестно, я смеялся от всего сердца; но вы слишком строги к вашей милой племяннице; правда, она ветрена, но – терпение: еще лет двадцать – и, ручаюсь вам, она исправится. Что же до ее кокетства, то вы совершенно правы, оно способно привести в отчаяние. Неужели она не может довольствоваться тем, что нравится своему повелителю г-ну Керну, раз уж ей выпало такое счастье?»

К сожалению, письма А. П. Керн к Пушкину не сохранились. Но, надо думать, они были написаны в тон его посланиям.

Ироничность пушкинского тона не позволяет определить меру серьезности любовных признаний поэта. Можно предполагать, что увлечение его не было особенно глубоким. Однако вне зависимости от этого совершенно несомненно, что и для Пушкина, и для его корреспондентки было приятно, интересно, весело поддерживать эту переписку. Корреспондентка была человеком достаточно умным и тонким, опытным в эпистолярном стиле.

Нельзя забывать, что шутливым пушкинским письмам непосредственно предшествовало обращение к той же самой женщине в стихах высокого лирического строя. Если в письмах к А. П. Керн перед нами – внешняя, бытовая сторона человеческих отношений, то в стихотворении «Я помню чудное мгновенье…» открывается потаенная духовная жизнь поэта.

Несколько дней спустя после того, как Пушкин в Тригорском подарил Анне Петровне листок со стихами, ей адресованными, он закончил письмо к Николаю Раевскому знаменательными словами: «Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить». Тогда же создавалась «Вакхическая песня» – торжественный гимн разуму, свету, солнцу. То был момент особого подъема творческих душевных сил, момент радостного «пробуждения» души. И в это-то время, «в глуши, во мраке заточенья» вновь явился Пушкину прекрасный, светлый образ из далеких лет – как отрадное воспоминание бурной, вольной молодости и как надежда на близкое освобождение, надежда, которая не покидала ссыльного поэта…

И родилось одно из лучших его лирических стихотворений:

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной,

В тревогах шумной суеты,

Звучал мне долго голос нежный

И снились милые черты.

Шли годы. Бурь порыв мятежный

Рассеял прежние мечты.

И я забыл твой голос нежный,

Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья

Тянулись тихо дни мои

Без божества, без вдохновенья,

Без слез, без жизни, без любви.

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

При четко обозначенной автобиографической канве смысл стихотворения значительно шире. Это выраженное с огромной художественной эмоциональной силой душевное состояние поэта в один из кульминационных моментов его творческого развития. Стихотворение написано на одном дыхании, как экспромт. Строгость, законченность формы, выразительность, точность каждого слова, каждого образа сочетаются с глубиной и искренностью самых благородных чистых чувств. До такого совершенства, такой высокой простоты русская лирика еще не поднималась.

Стихотворение вскоре было опубликовано в «Северных цветах» Дельвига, что также свидетельствует о том, что это не интимное послание, предназначенное для чтения одного только адресата, а нечто гораздо большее.

Осенью того же, 1825 года Анна Петровна вновь побывала в Тригорском, на этот раз с Е. Ф. Керном, и Пушкин, по ее словам, «очень не поладил с мужем», а с нею «был по-прежнему и даже более нежен». К концу 1820-х годов относятся частые встречи Керн