Путь Инквизитора. Том 3. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

на оскорбление. Именно оскорбление. А как иначе можно было расценить избиение и попытку убийства двух представителей уважаемой семьи? Как иначе можно было расценить нападение, буквально ночной штурм резиденции другого важного рода? Да, это было вопиющее неуважение к обеим семьям. Подчёркнутое неуважение. Буквально кричащее: вы — никто! И мы будем делать с вами всё, что нам заблагорассудится. Конечно, молодёжь Фейлингов и Кёршнеров не могла стерпеть подобное. И поэтому они и спрашивали у генерала, спрашивали как у главы партии, к которой принадлежали их дома: когда, когда, когда же будет ответ на тот произвол, когда враги будут отвечать за нанесённое бесчестие? И сейчас словно маятник замер в высшей точке своего движения. Остановился и завис. Нет, нет… Не только Кёршнеры и Фейлинги ждали его ответа, его ждали все, кто так или иначе принадлежал к его партии. Все, все в городе хотели знать, осмелится ли Эшбахт ответить, есть ли у него силы… Или пора от его партии потихонечку… отходить… Отходить и начинать искать благосклонности победителя. И вот теперь муж его покойной племянницы и отец девочки, что притихла у Волкова на коленях, Людвиг Вольфганг Кёршнер, которого генерал помнил ещё в прыщах, задавал ему очень важный вопрос и ждал вместе со всеми Кёршнерами на него ответа. И тогда генерал ответил ему то же самое, что отвечал и Курту Фейлингу:

— Ну а как иначе? Вы думаете, только вам нанесён урон? Только Кёршнерам? Нет, нападая на вас, моих друзей, пытаясь убить моих родственников, Малены покушались в первую очередь на меня, — он сделал паузу и осмотрел всех собравшихся здесь мужчин фамилии Кёршнер. — И думаю, что меня вы уже знаете, чтобы понимать, что на удар я отвечу с троекратной силой. Но не сейчас. И тут вы думаете: так когда же? Когда ты ответишь негодяям? Почему не сейчас? И тот вопрос кажется верным, но верен он лишь для того, кто не знает законов войны. Теперь Малены разъехались по своим замкам или заперлись в своих городских резиденциях. И ждут, когда же я начну бесчинства в городе, когда брошу своих солдат без разбора хватать на улице и резать их слуг, что идут в лавки или на рынки за провизией… Так я сразу скажу: никогда. Я не поведу своих людей в глупую атаку на приготовившегося противника. И холопов маленских, слуг и кучеров, казнить не буду. Нет, я всё выясню для начала, узнаю, кто всё это затеял, кто отдавал приказы, и вот тогда, когда они устанут ждать, тогда им и отвечу. А вы, дорогие Кёршнеры, стисните зубы, молчите и ждите, оружия из рук не выпуская. И тогда от одного молчания вашего у многих Маленов по спинам побежит пот.

— Значит, просто будем ждать, — не очень уверенно произнёс глава семейства; конечно, речь Волкова произвела на всех впечатление, но, кажется, фамилия ждала от него других слов.

— Нет, вы меня не поняли, друг мой, — отвечал ему генерал. — Просто… Так просто мы ждать не будем, мы уже ищем… Мне, например, непонятно, отчего же стража в ту опасную ночь не явилась вам на помощь. Вы про то узнали? Или, быть может, вы зря платите подати в городскую казну?

И тут во второй раз, хоть то было ему не по чину, — видно, чувство родства с Волковым давало ему храбрости — заговорил Людвиг Вольфганг:

— Мы выяснили, в ту ночь дежурным офицером стражи был прапорщик Бломберг.

— Бломберг, — повторил генерал и сразу стал задавать вопросы: — Кто таков, из какой фамилии, почему не привёл людей вам в помощь? Пьян был, спал дома или со злым умыслом, с корыстью от своего дела отлынивал?

На все эти вопросы Людвиг Кёршнер ему ответить не смог, он лишь вспомнил:

— К фамилиям городским он принадлежности не имеет, кажется. Он тут недавно, с кем дружит — неведомо…

— Неведомо… — говорит генерал с укором. — А надобно ведать, господа, надобно ведать. На войне осведомлённость есть вещь первейшая… А вы, господа, ждали, пока я приеду и всё выведаю, — он снова молчит. Смотрит на собравшихся. — Надобно узнать нам, ибо это главное… Не думаю я, что тот прапорщик стражи сам отважился на саботаж. Уговорили его за мзду. И вот когда мы узнаем, кто уговорил, так будем знать, кто всё дело и затеял. И посему нам не нужно будет резать всех холопов, что служат Маленам, не нужно будет палить все дома, в которых Малены проживают. А подготовить и нанести главный удар, удар, что голову всему этому поганому семейству и снесёт, — а потом он добавил: — Вчера на обеде все мои офицеры, как один, решили, что Малены должны за злодеяние ответить. Вот, ротмистр Рудеман там был, ежели хотите, спросите у него.

И молодой офицер ничего говорить не стал, а лишь в подтверждение слов генерала просто кивал головой: да, всё так вчера и было.

И вот только теперь барон заметил в глазах своих сподвижников понимание, теперь они за ротмистром кивали головами: понимаем, верим. И, действительно, снова в него верили и готовы были ждать, стиснув зубы.

⠀⠀

⠀⠀

Глава 31

⠀⠀

Вот теперь и подошло время, и генерал говорит сопровождавшему его офицеру: ротмистр, давайте.

Рудеман ставит перед ним на стол красивую шкатулку, и тогда Волков встаёт и аккуратно сажает почти заснувшую девочку на своё место.

— Подожди, мой ангел.

А сам открывает шкатулку и достаёт оттуда серебряную цепь с гербом Ребенрее. И уже с нею, держа её двумя руками, выходит из-за стола и говорит, обращаясь по-родственному к хозяину дома:

— Дитмар, прошу вас, подойдите сюда.

— Что? Я? — Кёршнер сразу волнуется, он поспешно встаёт из-за стола, в спешке натыкаясь на стул.

Он подходит к генералу, разглядывая цепь, а Волков ему и говорит:

— Этим знаком меня вознаградил наш курфюрст за сидение возле села Гернсхайм. В те холодные дни я задержал там еретика ван Пильса, не дал ему совершить поход на Фёренбург, — признаться, генерал доподлинно и не помнил, за что герцог одарил его этой цепью, но, как бы там ни было, осада у Гернсхайма как раз подходила к этому случаю. — Тогда я отразил штурм безбожников, как вы, мой друг, отразили штурм негодяев. И то вам плата за вашу доблесть.

Кёршнер молча опустил голову, и Волков возложил цепь ему на плечи. Толстяк был пунцов от переполнявших его чувств, но всё, что он мог произнести в тот момент, было:

— Ах,