Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин

вплеталась в сны. «Летом, приехав в Песочную, где Ганя снимала дачу, я разговаривал с Искуги Романовной[60], когда вдруг услышал звон бубенчиков, – вспоминал Шварц. – Я оглянулся. Это Наташа старалась обратить на себя внимание. Она трясла лакированные, новые вожжи с бубенцами, висевшие в углу кровати. Я их еще не видел. Когда я обернулся, Наташа показала мне свою новую игрушку и улыбнулась застенчиво. Когда немного погодя пошел я к дверям, чтобы прихлопнуть их плотнее, Наташа горестно вскрикнула и чуть не заплакала. Она думала, что я ухожу. Так я занял место в ее жизни. Уже прочно».

Гаянэ Николаевна вспоминала, что примерно через год после ухода Евгения Львовича из семьи Наташа заболела тяжелой формой скарлатины. «Даже доктор-волшебник признал свою беспомощность, – рассказывала она. – Женя переживал ужасно. Он никогда не был верующим или чем-то еще в этом роде, но здесь он считал, что это возмездие ему за то, что он бросил дочь».

Евгений постоянно навещал Наташу во время ее болезни скарлатиной. «И после болезни радовалась она всякий раз, когда я появлялся. – вспоминал Евгений Львович. – Во время болезни она вдруг заговорила. И стала называть меня “папа”, а потом – “батька”. Старуха няня, стоя с Наташей у окна, сказала: “Вон твой батька идет”, и Наташе это новое прозвище почему-то очень пришлось по душе. Итак, мы очень сблизились с дочкой за зиму… Вместе с любовью к дочке росло у меня вечное беспокойство за нее. Но вот еще издали слышу я ее и наконец вижу в садике белое ее платьице. Я окликаю Наташу. Она замирает, выпрямившись, как будто мой зов испугал ее, а затем бросается мне навстречу, повисает у меня на шее…»

В конце мая 1930 года Екатерине Ивановне сделали первую операцию. Евгений Львович ежедневно навещал ее в больнице. И, поскольку поначалу его не пускали, он, как и раньше, писал Кате письма.

Без даты: «Котик мой! Когда я увидел в последний раз, в воскресенье, какой ты лежишь больной, отчаявшийся, обезумевший, одинокий, – на меня ужас напал. Как бы я тебе ни сочувствовал, как бы я за тебя ни мучился, – легче тебе не будет – вот в чем ужас. Я тебя очень люблю, родной мой, я никуда тебя больше не отпущу. <…> Мама и папа тебе очень кланяются. Они тебя любят. Мама готовит нам очень вкусные обеды. <…> Котик, если можешь, напиши своей маме хоть две строчки. Раз ты больна и слаба, две строчки не обидно. Я сам хотел написать – да не выходит.

Ну, родненький мой, до завтра. Пойду искать тебе чего-нибудь вкусненького. Деньги есть. Совкино заплатил за подписи. Я тебя люблю. Целую тебя, Кисыч, крепко. Твой Женя».

Вскоре последовало новое письмо: «14/VI. Песик мой маленький! Мне кажется, что сто лет тебя надо ждать. Когда появилась надежда, что тебя отпустят в четверг, мне стало казаться, что до четверга не дожить мне никак. Песик мой, пока я думал, что ты в больнице на месяц, – я держался, а теперь я скандалю и злюсь на всех, у меня вдруг всякое терпение пропало. В больнице тебя разве видишь? Эти несколько дней, которые мне осталось ждать, мне теперь кажутся невозможным временем. Маленький мой, ты меня избаловала. <…> Я всё еще не курю. Надо, песинька, скрутить себя, как прежде, а то я распускаюсь, и сам ничего не делаю, и тебя дергаю, ругаю и мучаюсь ни за что ни про что. Надо начать с курения, а потом вообще приберу тебя к рукам.

Послезавтра вторник, а в среду я тебя увижу. <…> Родименький, ты не забываешь, что я без тебя дурак и несчастный. Ты любишь меня, родной? Сейчас понесу письмо. Всегда, когда иду, боюсь – как ты там себя чувствуешь?

Маленький мой, ты у меня один на свете, я тебя больше всех люблю. Не забывай меня, пожалуйста, ни за что. Твой Женя».

Пронзительной нежностью, которой дышат эти письма, были наполнены отношения Шварца и его любимой женщины. Евгений готов был нести Катю на руках всю дорогу из больницы до дома – лишь бы она была рядом. И вот Катя вернулась.

* * *

Летом 1930 года было принято решение об исключении пьесы «Ундервуд» из производственно-репертуарного плана ТЮЗа на сезон 1930/31 года. Формальным мотивом этого решения явилась «малая актуальность пьесы». Действительную причину позднее в «Советском искусстве» емко сформулировала писатель и драматург Александра Бруштейн: «Капризна и прихотлива судьба сказки в детском театре. Она знает крутые подъемы и столь же стремительные спады. Пришли для сказки тяжелые времена. Подули враждебные бореи – педологи и другие хмурые люди из тогдашнего Наркомпроса, а также рапповские “идеологи” объявили беспощадную войну всяческой фантастике. Начался сказкоборческий погром… Любопытно, что в наступившие для сказки “годы изгнания” появилась интересная попытка создания некоего полусказочного гибрида. Таким гибридом была пьеса Евгения Шварца “Ундервуд”. Сказочная фантастика была завуалирована в “Ундервуде” реалистическими подробностями… Всё это очень скоро раскусили гонители сказки, и “Ундервуд” – скрытая сказка – отцвел, не успевши расцвести…»[61]

В результате пьеса «Ундервуд» хотя и вышла в 1930 году в печати отдельным изданием, но впоследствии уже никогда не ставилась. Однако опыт этой работы и отстаивания «Ундервуда» на театральных художественных советах открыл для Шварца новые возможности и наполнил его новыми планами.

В 1931 году он начал писать новую пьесу – «Приключения Гогенштауфена». На этот раз в современный сатирический сюжет, разоблачавший бюрократов и жуликов, Шварц уже осознанно ввел элементы волшебной сказки.

Действующие лица пьесы – обыкновенные советские служащие. Завистники ополчились на экономиста Гогенштауфена за то, что он «работал любя» над тем, чтобы перестроить свое учреждение, «вдохнуть» в него жизнь – да так, что каждый охнет, удивится и скажет: «Как верно придумано, давно пора». Но чиновникам и бездельникам, не жаждущим никаких переворотов в их жизни, совсем не нравится проект Гогенштауфена, и тогда они решают сжить его со света. Зачинщиком становится управделами Упырева, которая решает разлучить Гогенштауфена с любимой девушкой, «сплетней запутать, клеветой оплести», чтобы он «ослабел и худо работал». Постепенно выясняется, что Упырева – это подлинный кровожадный вампир, вынужденный время от времени питаться гематогеном вместо человеческой крови. Антипод Упыревой – добрая фея в образе уборщицы Кофейкиной, которая трижды в квартал может применять свою чудодейственную силу – приходит на помощь попавшему в беду Гогенштауфену. И снова у Шварца сказка и жизнь тесно переплетаются друг с другом, а добро борется со злом. Так, в одном из поединков Упырева и Кофейкина стремятся победить друг друга в искусстве перевоплощения: Упырева становится ястребом,