Будьте светлы духом (Воспоминания о В. В. Розанове) - Татьяна Васильевна Розанова

Сестра Надя потеряла свою площадь в Ленинграде и жила на птичьих правах у своей подруги Е. Д. Танненберг и работала в Мосфильме художницей. Я получала очень маленькую пенсию — 193 рубля и вынуждена была через каждые 6 месяцев проходить комиссию по медицинскому переосвидетельствованию.

В 1945 году, как инвалид второй группы, числилась в артели «Художественная игрушка» — надомницей; в 1946 году выбыла из артели, меня поставили на учет на пенсию по инвалидности.

Помнится мне, что в 1947 году сестра Надя продала рукопись отца «Апокалипсис нашего времени» в Ленинскую библиотеку.

В 1947 году, вновь, в последний раз, поступила в Историко-художественный музей вахтером. В это время сестра Надя ездила в Ленинград и сумела получить и перевезти свои вещи из Ленинграда, а также оставшиеся вещи нашей несчастной, покойной сестры Али и часть большую коллекции монет отца, которые остались у сестры в Ленинграде, в брошенной квартире подруги Хохловой. Она их привезла и в 1947 году их продала в частные руки.

В этом же году она вышла замуж за художника, Михаила Ксенофонтовича Соколова{51}, с которым была давно знакома — он давал ей уроки живописи.

Надя, заняв деньги у Надежды Григорьевны Чулковой, купила себе комнату и решила прописать к себе Соколова в качестве мужа. Из этого ничего не вышло. Его не прописали, но он продолжал жить там. Было очень трудно, продовольственной карточки ему не выдавали. К тому же он оказался очень больным человеком. Хирург Юдин определил у него рак прямой кишки. Надя была убита, ездила к нему каждый день в больницу после работы. Он умер через полгода. Я его видела всего два раза. Получив телеграмму о его смерти, я приехала в Москву, но его уже похоронили. Я даже могилы его не видела. Я вся в слезах приехала к своим друзьям Воскресенским. У Нади была такая манера все скрывать от меня. Стараясь меня оберегать от всяких неприятностей, она меня этим больше волновала и делала мне очень больно и отдаляла меня от себя. Всегда окруженная подругами, она мало уделяла мне внимания и сама этим мучилась. Так напряжены были наши отношения.

Вот письма Нади ко мне из Москвы в Загорск в последние годы ее жизни.

«Танечка, дорогая! Я ужасно мучаюсь, что была с тобой непростительной свиньей, но даю тебе слово, что дело было не в тебе, а только в психическом безумии от всего, ибо крыша, дождь, буквально, унесли годы жизни, а в выходной был чудовищный ливень и вместо всех дел неотложных — я до нитки вся мокрая меняла тазы, банки на чердаке, а в комнате был потоп буквальный, а я просто обеспамятила. После 20-го обещают временно чинить (крышу), а в августе-сентябре крыть железом. Не верю, просто не верю. Сейчас сижу в ожидании наступающего дождя, чтобы бежать на чердак.

Запаяла бабкин большущий таз.

24/V-1947 г.

1949 г.

Конец письма Нади:

„Обо всем переговорим.

Мы и чай-то не напьемся по-человечески вместе, все наспех.

Виновата я, очень, очень во многом-многом.

Прости меня Христа ради.

Я тебе 6-го пошлю деньги, ты их получишь 10, 12-го.

Во вторник я узнаю, как дела в издательстве с „Униженными и оскорбленными“, я напишу тебе какой рисунок взяли.

Милая моя Татьяночка, прости меня Христа ради, мне так стыдно, что я такая несдержанная и злющая, но честно слово я кричу, а в душе нисколько не сержусь, ты мой ангел. Целую тебя ужасно. Твоя Надька — дрянь.

Татьянушка!

Уехала ты и я себя грызу и грызу. Очень тебя прошу приехать 19-го, мы с тобой никогда не бываем вместе, так как 100000 твоих непосильных дел изводят тебя до того, что от бессилия и переволнения все это отражается на мне: я становлюсь отвратительной ведьмой с клыком, отчего меня самою тошнит и я себя ненавижу.

А мне с тобой в последний приезд было очень уютно. Знай всегда, что я злюсь по внешней линии, а по существу я именно такую тебя и люблю, такую как ты, я ужасно люблю, дорожу и волнуюсь ужасно. Мы с тобой тихонечко провели вечер и хорошо“.

Любила я с сестрой Надей быть вместе, — она рисует, а я чиню ей белье.

Но как мало этих счастливых минут было!.. Многие дни и годы ушли на дела, заботы и болезни…

„Дорогая Танечка, здравствуй! Думали вечером приехать к тебе, если тебя не дождемся, но обещают грозу, а днем в жару итти по городу не могу. Очень беспокоит твое здоровье, не лучше ли тебе?..

Пожалуйста, напиши мне.

Завтра я позвоню и напишу тебе. 21-го пошлю тебе деньги. 22-го у меня отпуск, но фактически буду здесь с 25-го.

Напиши мне словечко. Очень хочется в Загорск.

Ты не приехала, значит, — либо плохо себя чувствуешь, либо письма не получила.

Посылаю тебе немного чернослива.

Целую крепко.

Да, книга „Библия“ и др. с папиной надписью тебе очень хорошей — „памятливой Тане“ — нашлась там же в шкафу. Просто стояли среди книг и незаметно было, а стала на столе перебирать — они стоят.

Целую очень крепко. Надя“.

Это последнее письмо сестры Нади. Оно написано в июле 1956 года. Она меня не застала дома и оставила это письмо, цветы, найденную для меня книгу отца и каталог с японскими гравюрами.

Вскоре она умерла на даче в Абрамцево от сердечного припадка. То было 15–16 июля н.с. 1956 года. Похоронена в Москве на Пятницком кладбище.

Через несколько лет после смерти Нади я встретила подругу Вари, которая рассказала мне, что она видела Надю незадолго до смерти в Загорске, в нашей Ильинской церкви у исповеди и заметила, что Надя была вся в слезах. Об ее приезде тогда в Загорск я ничего не знала.

* * *

Нашим другом и советником в те годы была Надежда Григорьевна Чулкова — у нее я также часто останавливалась. Она уже потеряла своего мужа, писателя Георгия Ивановича Чулкова и жила со своей опекуншей — Марией Алексеевной Жучковой и ее приемной дочерью Лидой, в тех же самых двух комнатах, где они жили раньше с мужем, в маленьком уютном особняке на Смоленском бульваре, бывшем доме Бахрушиной. Ныне он срыт совсем. Некогда в этом доме собирались художники и писатели Москвы. Надежда Григорьевна была прекрасной хозяйкой. По старой памяти собирались у нее и после смерти мужа. Там видела я и Ахматову, еще до войны, в то время она