Коко Шанель. Я сама — мода - Мишель Марли

Он сел рядом и взял ее руку в свои.

— Это чудесно, что ты интересуешься русским искусством. Это трогает меня до глубины души. — Он поднес ее руку к губам. — Тебе обязательно нужно познакомиться с моей сестрой, — добавил он с ласковой улыбкой, которую, скорее всего, вызвало воспоминание о Марии Павловне Романовой, а не Габриэль, сидящая рядом с ним. — Никто не знает о вышивке столько, сколько знает она. Когда мы вернемся в Париж, я вас познакомлю.

Габриэль подумала, что скажет Сергей Дягилев по поводу ее новых идей. Если она вплотную займется изучением русского фольклора, то не будет никаких препятствий к тому, чтобы он утвердил ее на роль костюмера для постановок «Русского балета». Коко Шанель на сцене. Для нее это было бы настоящим «посвящением в рыцари». Вопрос в том, как отнесется к ее театральным амбициям Игорь Стравинский. Его музыка тесно связана с деятельностью всей труппы: творческий симбиоз Стравинского и Дягилева приносил уникальные плоды и поражал своей продуктивностью.

Жозеф переслал Габриэль телеграмму Дягилева. Кто знает, может быть, ее отвергнутый любовник все еще вынашивает планы мести. Чем чаще ее видели вместе с Дмитрием, тем вероятнее было то, что слухи о них в скором времени доберутся и до Мадрида, так что Игорь будет в курсе всех деталей ее нового романа. Хорошо бы, чтобы он понял, как она счастлива. Такого спокойного, одухотворенного счастья, какое она испытывала рядом с Дмитрием, Стравинский не смог бы ей дать никогда — слишком уж он был занят собой. Вспыльчивый, властный, непредсказуемый — такой же, как и его музыка. Увы, все это не для нее, и чем скорее он это осознает, тем лучше будет для них обоих.

Габриэль вдруг с удивлением поймала себя на том, что впервые со смерти Боя размышляет о счастье. Да, счастье мимолетно — уж кому как не ей это знать. Но как благотворно и… необходимо! Взяв Дмитрия за руку, она сплела свои пальцы с его, мысленно благодаря судьбу за этого мужчину, который осушил ее слезы.

Глава девятая

— Эрнест Бо прославился своими мужскими духами «Буке де Наполеон», — сказал Дмитрий. — Еще кадетом я очень полюбил этот аромат — особенно после кельнской воды, которая, в сущности, представляла собой просто настойку на лепестках и листьях. Духи Бо я даже брал с собой в Стокгольм на Олимпийские игры, в которых участвовал в составе русской команды. Потом он выпустил «Буке де Катрин», которые нравились мне еще больше — они напоминали мне о родине и о тете, которая заменила мне маму.

Все это Габриэль давно уже знала, но все равно слушала с благодарностью. Заметив, что она нервничает, Дмитрий пытался отвлечь ее и помочь справиться с волнением, нараставшим по мере приближения к лаборатории Эрнеста Бо. Это всего лишь химическая лаборатория, убеждала она себя. То же самое, что парфюмерная фабрика Франсуа Коти в Сюрене.

Но от главного вопроса, терзавшего ее, было никуда не деться: что, если и здесь она не найдет того, что ищет? Значит ли это, что ей придется попрощаться с мечтой о своей особенной туалетной воде? С мечтой об аромате ее любви? Это последнее, что они придумали вместе с Боем. Если ничего не получится, значит, все кончилось. Кончилось навсегда. Габриэль спрашивала себя, чего страшится больше: неудачи с туалетной водой или окончательного расставания со своей любовью. И не находила ответа.

— Черт побери! — воскликнул Дмитрий. — Это уже Каннский аэроклуб. Я, наверное, пропустил поворот.

Она ласково коснулась его руки.

— Ничего страшного. Развернемся.

Они отыскали лабораторию в местечке Ла-Бокка лишь с третьей попытки. Это оказалось маленькое неприметное здание, даже отдаленно не напоминающее величественный ансамбль фабрики Коти.

— Видела бы ты фабрику Ралле в Москве, — с грустью произнес Дмитрий. — Огромная, не то что этот домик в захолустье. «Шири», конечно, выкупили Ралле, но я все равно не понимаю, зачем втискивать лабораторию в такое крохотное помещение. Как можно в таких условиях создавать духи с мировым именем? Будем надеяться, что их предприятие в Грассе все же солиднее.

Сокрушенно качая головой, он последовал за Габриэль внутрь, где также отсутствовали какие бы то ни было признаки славного прошлого.

— «Леон Шири был важным человеком в парфюмерной индустрии и серьезным политическим деятелем, — вступилась Габриэль за своего соотечественника. — Наверняка в Грассе у него большая фабрика.

Но про себя и сама удивлялась скромности увиденного здесь, в «Ла-Бокке.

На стене в холле висела небольшая картина, перед которой Дмитрий застыл как вкопанный.

— Вот, посмотри, — сказал он, и по его тону она догадалась, что это очередная глава потрясающей истории его семьи.

На картине был изображен фабричный комплекс, поражающий своими грандиозными размерами. По сравнению с ним даже «империя» Коти показалась бы довольно компактной. Десятки корпусов окружали гигантское заводское здание из красного кирпича с трехэтажным классическим фасадом, окрашенным в белый цвет, и просторным внутренним двором, в небо уходила огромная фабричная труба. Заводская территория утопала в зелени; раскидистые деревья, живописные аллеи и безупречно ухоженные газоны украсили бы и парк Версаля.

Если все в старой России было таких масштабов, то в эмиграции Дмитрий чувствовал себя, наверное, как в кукольном домике. Возможно, именно поэтому он и выбрал миниатюрную женщину вроде нее. От этой мысли Габриэль улыбнулась. Вдруг она почувствовала на себе его взгляд и, повернувшись, увидела, что его глаза улыбаются в ответ.

Этот миг безмолвного, глубокого взаимопонимания прервало появление Эрнеста Бо. Он приветствовал Дмитрия с тем благоговейным почтением, к которому за прошедшие дни Габриэль уже успела привыкнуть.

Парфюмер оказался симпатичным мужчиной лет сорока, с густой шевелюрой, такой темной, что сошел бы за ее брата, вежливый, обходительный, и производил впечатление проницательного, умного человека. Его костюм явно знавал лучшие времена, однако большую его часть скрывал сияющий белизной форменный халат. Габриэль сразу почувствовала расположение к этому человеку. Казалось, он точно знает, что делает. А когда выяснилось, что после их переписки ему уже удалось создать несколько пробных ароматов, Габриэль испытала невероятное облегчение — какое счастье, она у цели.

Бо пригласил гостей в лабораторию. В этом вытянутом помещении белый цвет был повсюду: белые стены, белые стеллажи, даже деревянные балки под потолком покрашены белой краской. Стеллажи заполнены аптекарскими склянками темного и прозрачного стекла и железными и фарфоровыми коробочками с этикетками, в которых, очевидно, хранились различные эссенции и лепестки. Центр комнаты