К себе возвращаюсь издалека... - Майя Анатольевна Ганина

— Это мыс Вертикальный, — говорит Дьяченко.

Мыс Вертикальный… Поистине бездна фантазии была у того, кто крестил тут мысы и бухты: Вертикальный, Шлюпочная, Океанская. Да и знаменитые Три брата, если честно, ни с какой видимой точки людей не напоминают. С Маяка они похожи на животных, с парохода — гнилые пеньки зубов в челюсти, замыкающей Авачинскую губу. Почему «братья» — непонятно. И легенда весьма банальная, самый распространенный сюжет: были влюблены в девушку, она заявила, что достанется тому, кто добудет больше рыбы, братья ушли в море, ловили-ловили — и окаменели, девушка бросилась со скалы — тоже окаменела. Где их только нет по свету, этих «братьев» и «дев», погибших от несчастной любви, я подозреваю, что сочиняют подобные легенды составители путеводителей, чтобы было чему умилиться.

2

Пароход наш называется «Углегорск» — это грузо-пассажирское судно, и правильно, что слово «грузо» поставлено впереди. Те семьдесят человек пассажиров, что разместились в его невентилируемых, полузаселенных тараканами помещениях трюма, приспособленных под каюты, погоды не делают. В каждом порту «Углегорск» бесконечно разгружается, грузится, болтаясь на рейде по нескольку дней, а пассажиры покуда ловят с борта палтуса, треску, камбалу — организуют себе пропитание, потому что в «ресторане» (так его важно отрекомендовали нам по трансляции) есть почти нечего, а что есть — есть невозможно, прошу прощения за вынужденный каламбур.

Впрочем, все это еще впереди: многочасовое качание на рейде в виду закрытых сеткой дождя берегов, неторопкое шлепанье по синим волнам океана, питание в местной пищевой точке. Ну, а пока я бросила вещи в камеру хранения, вышла на палубу. Сутолока, шум, возбужденные лица, брезентовые штурмовки, кеды — вероятно, едут «организованные» туристы в Долину Гейзеров, это дело теперь поставлено на поток, на конвейер. Впрочем, в шумной толпе есть и другие личности, выпадающие из общего туристско-беззаботного фона. Подобная личность пять минут назад хлопнула на пол в камере хранения два тяжелых чемодана, произнесла со смешком:

— Ха… Сердце-то, а? Как?..

Я оглянулась. Невысокий, с черной челкой, черными «местными» глазами, бисеринками пота на бледном лице. Молодой. В меру пьяный. Таких тут называют «приблатыканный». Я поинтересовалась, каким образом он успел испортить сердце, он просто ответил:

— А чифирем.

Их едет целая группа куда-то, но в шумной толпе туристов они пока не очень заметны. Впрочем, подобные личности меня, как ни странно, меньше раздражают, чем эта суетная толпа, неизвестно куда и неизвестно зачем едущая. Я слышала в Институте вулканологии, как кто-то мрачно сострил:

— Великан прекратил свою деятельность: консервными банками забили.

Действительно забили, загадили и Долину, и дорогу к ней, повырубили реликтовую рощу пихты грациозной на нелепые сувениры: веточка этой пихты для глаз неспециалиста ничем не отличается от ветки обыкновенной пихты; обломали гейзериты. А главное, смысл подобного, очень трудного и очень дорогого путешествия, мне кажется, в том, что идущий должен остановиться мысленно, отключиться от ритма двадцатого века, постигнуть красоту и медленность природы. Стать выше, лучше, чем был до этого, подумать о том, что земля прекрасна, что не надо ее топтать, гадить, не надо «покорять» природу, нужно просто научиться разумно пользоваться ее благами, подчиняясь ей, потому что она — наша Мать.

Эти сто с лишним километров туристы проходят едва ли не бегом, делая по тридцать — сорок километров в день, к тому же группы огромные — восемьдесят, сто человек. Тут уж не оглянешься, не помолчишь, не поразмыслишь, дорога трудная, опасная, да еще дожди — гляди живым бы остаться. Приходят в Долину измученные, не успев толком оглядеться, отправляются обратно. Зачем был совершен пробег в двести пятьдесят километров? Очевидно, ради того, чтобы сказать после в кругу приятелей: «Был в Долине Гейзеров, единственная в мире, между прочим…» — и показать несколько более или менее приличных снимков. Увы, я недалека от истины! Сейчас путешествия, особенно дальние, стали такой же модой, дорогостоящим шиком, как лет пятнадцать назад собирание больших библиотек, владельцы же, как правило, книг этих не раскрывали. Оно конечно, вроде бы ничего: ноги свои, деньги тоже, здоровье тоже. Но природу вытаптывают, вот в чем беда! Нельзя в заповедные места пускать абы кого, надо бы с разбором, людей, зарекомендовавших себя бережным отношением к земле, по которой они ходят. Может, членов Общества туризма — я не знаю принцип, по которому принимают людей в члены этого общества…

Впрочем, хватит про туристов. Завтра утром они сойдут, и, слава богу, в следующий раз я их увижу только на обратном пути…

— Команде на швартовку по местам стоять! Парадный трап поднять…

Наконец-то отходим. Вообще мне сильно не повезло: ждала-ждала самолета, а он улетел вчера, когда я, отчаявшись ждать, уехала на Маяк, чтобы не торчать зря в Петропавловске. Пять дней — под собаку… Обидно так, что горло перехватывает, но в этом краю волей-неволей приходится приучать себя к терпению, к мудрому пониманию того, что пехом по морю не попрешь, не Христос же, а средства передвижения тут зависят от многого: от того, на сколько метров приподнялся туман над землей, сколько баллов в море, от того, наконец, есть ли вообще какие-то средства передвижения в пределах твоей досягаемости… Хорошая тренировка для моей шибко вздернутой московской плотностью времени нервной системы. И потом, это даже хорошо, что «Углегорск»: постигну, как далеки эти острова от цивилизации.

— На баке! Отдать продольные. На баке! Какие отдали концы?.. На баке! Потравите немного шпринг через кнехты… Помалу, помалу травите шпринг через носовой!..

Отошли, слава богу! Шлепаем потихонечку мимо прилепившегося беленькими домиками по склонам сопок, вытянутого вдоль берега Петропавловска. Сейчас он мне кажется провинциальным, неуютным, как тоннель вокзала, городом, — когда вернусь, я взгляну на него иными глазами: теплый кусок земли, обжитой, прочный, надежный, тут меня ждет почта из дому, здесь у меня есть даже знакомые в гостинице, в обкоме, в погранотряде; отсюда, если плюнуть на дальнейший путь, можно через двенадцать часов прилететь в Москву… Все на свете зависит от точки зрения, от конкретных обстоятельств, от того — спускаешься ты с горы или поднимаешься на нее.

Проходим мимо Маяка, мимо Трех братьев, позади, фоном Петропавловску, дымит вулкан Авач, бухту окружили конусообразные, тоже бывшие когда-то вулканами сопки. Садится солнце.

— Девушка?..

У нас теперь вошло в моду всех называть «девушками», в самом деле, может быть, принять солоухинское «сударыня»?..

— Вы куда едете?

Снизу, из темноты трапа, на меня смотрит полупьяный «бич». Вообще это слово значит безработный моряк, а здесь так называют тунеядцев не тунеядцев, рабочих не