К себе возвращаюсь издалека... - Майя Анатольевна Ганина

«бича», «позорящего свое искусство». Порядок кое-как водворяется, девочки-научницы, попищав, как разбуженные птахи, засыпают тоже. Тишина нарушается мощным храпом руководителя научников да периодическими вскриками Толика:

— Мама? Ма-ма… М-ма-ма!

Должно быть, ему, голому, снится, что он еще маленький, надо позвать маму, она укроет, пожалеет…

И все.

На следующий день экзотика кончается, — видно, допивали на последнее. Утром Толик спит или делает вид, что спит, когда же я возвращаюсь после завтрака, его в каюте уже нет, и до самого конца путешествия на глаза мне он не попадается. Стыдно, наверное? Наверное, стыдно…

— Мы от него не ожидали, — говорит вербованная женщина. — Такой тихий, даже говорить не мог как следует. Водка…

— Мне сказал, что он ваш руководитель: везу, мол, ребят…

— Ну, Толик! — вербованная смеется. — Да мы тут все одинаковые, бумаги подписали — едем. — И спрашивает у красивой тоненькой алеуточки Лиды: — Как, можно там заработать?

— Можно… — неуверенно говорит Лида и с сердцем дает подзатыльник дочке: — Не крутись, надоела хуже собаки! Сейчас за борт выкину!.. — Потом продолжает: — Мужчины хорошо зарабатывают, рублей по двести, по триста. На забое, на мездрении… Женщины выжимальщицами, считайте: три копейки шкура. Да если котик есть, можно заработать… Ты будешь вертеться? Ну, погоди!..

Лидиной дочке лет шесть, самой Лиде на вид лет девятнадцать. Отец ее татарин, мать — алеутка, коренная жительница Командор, отец приехал на Командоры давно, еще в тридцатые годы. Лида чернобровая, черноглазая, белозубая, похожа скорее на украинку, чем на алеутку. В красном кожаном пальто, красных японских ботиках, которые с золотой цепкой на подъеме (интересно, для себя японцы производят такую безвкусицу? Они нам и кофты продают, застегивающиеся на золотую цепочку, отделанные ни к селу ни к городу белым сутажом), в серых финских рейтузах, подстрижена по-модному, по-русски говорит без всякого акцента — южный быстрый говорок, сама быстрая, нервная, острая. Девчонка у нее такая же заноза, так что зря она ее дергает: взрослому тошно это медленное качание, не то что ребенку. Тем более что девочка от первого брака, новый муж Лиды — парень молодой, надолго ли хватит его великодушного терпения к приемным детям?..

Я глажу девочку по затылку:

— Ладно, не дуйся.

Она поднимает на меня туманные, полные обидой глаза — и вдруг рассиялась, забормотала что-то, закокетничала. Ребенок-оптимист, без рефлексий и комплексов…

Холодина, сыплет дождь, небо и земля закрыты серой хмарой — ноябрь, а не конец июля. К тому же ветер — даже в теплой куртке и свитере пробирает до костей. Лида говорит, пытаясь произвести сильное впечатление:

— Ну, у нас, на Медном, бывает жарко: десять… — Пауза, и как совсем невероятное: — Пятнадцать градусов…

— Пятнадцать? — удивленно ухватываюсь я за максимальную цифру. — У нас ранней весной пятнадцать, все в пальто ходим.

— А у нас разденутся, платье с коротким рукавом, загораем… Купаемся! — Опять пауза, после чего Лида говорит: — Муж солдатам-дружкам пишет: служить хорошо на Медном, сюда проситесь. На материке жарко: двадцать пять градусов!

Таким тоном я, вероятно, произнесла бы «сорок пять»… «Да не может быть, — думаю я. — Ерунда, не может быть, чтобы в июле — августе тут не было какого-то элементарного тепла, смешно. Ну не двадцать пять, так хоть восемнадцать градусов. Здесь же не Северный полюс, острова — на широте Москвы. Для холодов моя одежка не больно-то приспособлена…»

Забегая вперед, могу сказать, что когда я на Медном сошла на берег, мне дали теплую солдатскую куртку, до моего отъезда с островов я ее не снимала…

— Здесь влажность большая, туманы все время. Влажность девяносто — сто, редко восемьдесят, — говорит какой-то мужчина. — Если бы еще жара, жить невозможно, как в бане, представляете? А так — климат хороший, зимы теплые. Снежные, правда. Я вам скажу, кто привык к умеренному климату, тому на материке трудно. Приятель мой уехал на материк в отпуск: лето, жара около тридцати. Он помыкался-помыкался, дышать нечем. В погреб залез, просидел там три дня, снялся — и обратно улетел!

Господи, какие страсти…

— Птицы у нас много, — рассказывает Лида. — Рыбы всякой. А морские ежи какие вкусные!..

— Морские ежи?.. — изумляюсь я. — Разве в них есть что есть?

— О… — Глаза Лиды загораются, она сглатывает слюну. — Иногда они пустые, а вот в мае — июне, да и сейчас… В них икра. Попробуйте, приедете. Потом ракушки еще едим. Тоже вкусно.

— Устрицы, что ли? Сырыми?

— Нет, разные ракушки. В печке натомим, едим. Да приходите к нам, попробуете. Языки котиков варим, из ласт котиков студень делаем. Трава есть у нас на горах, вроде как петрушка, только с красной каемочкой, — добавляем. Душистая… А цветов сколько… Приедете, потом вспоминать будете, скучать, вот увидите!..

Увижу…

Мы с утра стоим в Жупанове, туристов высадили, на пароходе остались только «свои» — те, кто по делу. На Командоры туристов не пускают. Утром при разгрузке утопили шестьдесят три мешка муки: прорвался кошель, сейчас ее вылавливают тралом, благо мука, подмокнув сверху, образует корку, сохраняясь внутри сухой. Матросы с плашкоута и наши тягают из глубей морских мокрые огромные мешки, мы ждем. Кое-кто ловит рыбу с кормы на поводок, попадается камбала, палтус, треска — скучная серая рыба, под цвет пейзажу. Вербованные женщины чистят ее, организуя себе обед.

Мы в общем-то все перезнакомились уже, доложили друг другу, «кто есть кто». Женщины, как и Толик, работали на строительстве Солнечногорска штукатурами, теперь вот завербовались сюда. Холостые, все умеющие, уверенные в себе: «Да не понравится — уедем. Что нам? На Север уедем, на селедку». Самостоятельные женщины. Опять же забегая вперед, скажу, что на Беринге они устроились работать доярками, хорошо зарабатывают, прилично живут. Все умеющие, военного формирования, российские женщины — где их только нет, какой только нелегкой работенкой они не занимаются!..

Вроде бы мы с ними разговариваем и общаемся запросто: они берут у меня кружку напиться, я у них — зеркало причесаться, вроде бы никаких сложностей между нами нет. Но я почти физически ощущаю, что нас разделяет черта… Такие бабочки работали рядом со мной на заводе, таких я видела на стройках Сибири, еще до того, как туда приехали первые комсомольцы (а с ними и корреспонденты в большом количестве), с такими я спала бок о бок в общежитиях, о них писала лет десять подряд. Только о них. Правда, тогда между нами не было черты, мне не надо было прилагать усилий, чтобы выглядеть среди них своей, я и сама была почти так же одета, так же разговаривала, так думала. Ну а сейчас, видно, пообтесалась, хотя и не замечаю этого. Что ж, тринадцать лет уже «в литературе», должно же это наложить какой-то отпечаток на мою среднерусскую, вовсе