Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа

В клубах белой пыли, в коридоре позади нас, мелькнули чьи-то быстрые тени, и я сразу резанул по им короткой очередью, прикрывая отход.

Всё дальнейшее превратилось в сплошной кошмар — я бежал и стрелял, повернувшись, по мелькающим, в наступивших сумерках теням, огрызающимся вспышками ответных выстрелов, метал гранаты, теряя им счёт, в глубину коридоров и комнат. Как-то незаметно мы покинули помещения дворца, но я уже был не в состоянии обращать на это внимание. Спешка не позволяла мне сосредоточиться, что бы рассмотреть обстановку и попытаться осмыслить дальнейшие действия.

Окружающие развалины, громоздились расколотыми бетонными глыбами, неустойчивые остатки стен, густо пронизанные пустыми оконными проёмами, вздымались на огромную высоту…

Обдирая руки, пробирались мы через оплавленные руины, ощетинившиеся прутьями ржавой арматуры… Пули, высекая длинные сиреневые искры, густо щёлкали вокруг нас, а я раз за разом перезаряжая подаваемыми Оборотнем кассетами автомат, стрелял в тёмные силуэты, мелькающие среди развалин, подпирающих низкое серое небо столбами густого чёрного дыма. Грохот разрывов и выстрелов подхватывался многоголосьем гулкого эха, и, казалось, стреляют со всех сторон, что заставляло паниковать и беспорядочно метаться.

Необходимость одновременно делать множество дел, спешка, усталость и ужас самой обстановки совершенно лишили меня возможности принимать осмысленные решения, лишили меня самообладания… И хватался я за самые простые решение — бежал туда, где успевали заметить мои глаза первый же подходящий проход… И продирались мы неизвестно куда и зачем, натыкаясь на покосившиеся горящие дома, осыпающие нас искрами ожигающие жаром и удушающие угарным газом… Метались мы в жарком чаду тупиков, с трудом, обжигая руки, перебирались через раскалённые руины…

А потом распотрошили небо своим скрежетом и воем реактивные бомбардировщики, замелькавшие стремительными тенями среди клочьев дыма в небе… А если уже до этого был неописуемый кошмар, то как передать дальнейшее? Зыбкость трясущегося в полной тишине мира, я почти сразу оглох, как только началась бомбёжка. Плавно поднимались вверх целые кварталы, медленно рассыпающиеся, в окутывающих их сразу клубах пыли и дыма… Горящие и плавящиеся камни…

Я не помню, когда и где я потерял Лайф, помню, что ещё была она со мною, когда бросило меня взрывной волной близкого разрыва на груду битого кирпича, и полз к нам, обдирая ногти, Оборотень, пытаясь угодливо улыбаться, и волочились за ним в белой строительной пыли внутренности…

Было ли это бредом, или видел я всё это в реальности..? Огромные неуклюжие танки, медленно подминали под себя груды оплавленного камня, проламывая в тупом упрямстве стены, и я, уже давно потерявший автомат и волю, и даже мысль о сопротивлении… И был только способен ползком выворачиваться из-под чудовищных танковых траков заполированных до блеска.

Странные видения остались у меня в памяти о том времени — видел я, как с воспринимаемым всем телом грохотом, образуется в земле, закручиваясь медленно, как в густом киселе, воронка в земле, и, разрастаясь во всё ускоряющемся вращении, начинает засасывать, вовлекая в своё вращение, окружающие руины, формируя в пузырящемся мутными огромными полусферами, центре своём нечто, невероятно огромное, нелепо-бессмысленное, что слепо тыкалось своей тупой мордой, величиной с добрую пятиэтажку, на тонкой и длинной шее, вяло вырываясь из густой липкой массы на дне…

Не способен я описать всего ужаса от увиденного… И смогу ли я когда-нибудь поверить, что видел я это всё?

А потом тьма поглотила меня…

* * *

Тишина… Блаженная тишина и мрак… Ни мысли, ни ощущений… Не знаю, лежу ли, сижу ли…? Жив ли..?

Но вот что-то нарушило благостную тишину, изменило её, прорвало… И весь напрягся я, вслушиваясь в нечто непривычно мирное, естественное… Птицы! Это поют птицы… Спокойствие охватывает меня, я вновь чувствую себя, своё тело… Я лежу на чём-то мягком, приятно холодящем даже сквозь одежду разгорячённое израненное тело, а вокруг поют птицы и стоит неясный пока, но успокаивающий гул…

С трудом открываю я глаза — бездонное небо надо мною, с мутными колышущимися плавно кляксами на нём. Всматриваюсь до рези в глазах, медленно, очень медленно превращаются кляксы в ветви берёзы. Я в лесу… В обыкновенном весеннем лесу. Но почему в весеннем? — скользит не задевая сознания мысль, с трудом, не сдерживая стона, приподнимаюсь я на локтях.

— Лежи, лежи пока… — Амвросиевна, глядя на меня, полными печали глазами, помогает мне лучше опереться спиной о ствол берёзы.

— Выпей. — подносит она к моим губам чашку с чем-то необычайно ароматным, и я, закрыв глаза, делаю несколько болезненных глотков. Горячая волна растекается по телу, успокаивая боль.

— Амвросиевна, что, совсем плохо? — с трудом ворочая одеревеневшим языком, поворачиваюсь я к ней. Отводит она печальный свой взгляд:

— Не по силам тебе оказалось… Убил ты всё…

— Себя, да? Всех их? — с ужасом вспоминая прошедшее, шёпотом спрашиваю я.

— К тому идёт… — задумчиво глядя мне в глаза, тихо ответила. С трудом поднялась она, опираясь о свою клюку:

— Вот и всё. — глянула сурово: — Семя посеяно, взрастёт ли? А они не погибли, они все в тебе. Ты это они. Прощай, Женя, прости, что всё так получилось. Думала, будет для тебя лучше…

И не успел я протянуть руку в попытке удержать её, как толкнула она решительно клюкой в землю и исчезла, растворившись в воздухе.

Тяжело опираясь о ствол березы, поднялся я и встал, обхватив берёзу, не в силах ступить. Значить все они — это я? А весенний лес шелестел вокруг свежайшей ещё светло-зелёной листвой.

Когда же пришла весна. — думал я, глядя вокруг: — Сколько же времени прошло? Не ужели всё закончилось? И я вернулся домой?

Я даже закрыл глаза от ощущения умиротворения, чувства возврата домой из долгого и страшного путешествия, возврата в привычный и близкий с детства мир.

И вся противоестественность прошедшего с необычайной чёткостью предстало передо мною, покачнулся я, как от удара, и, скрипнув зубами, невольно замычал, упершись головой в шершавую кору дерева. Как смогу я жить дальше, с этим грузом?

Подняв глаза, увидал я Анатолия Ивановича, шёл он среди деревьев, покачиваясь, прихрамывая, опираясь тяжело на сучковатую палку, оборванный, заросший лохматой щетиной, с покрытыми бурыми пятнами ожогов скулами, истощённый до неузнаваемости. С тоской следил я за его приближением. Это был он и не он, злой отчаянно-обречённый взгляд из-подлобья, всё это было совершенно не свойственно прежнему Анатолию Ивановичу, и всё же я совершенно не сомневался в том, кого я вижу.

Морщась болезненно, он медленно