Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа

— Ты заметил — там нет солнца. — устало сказал он, чуть погодя. Я только пожал плечами.

Глава 19

Странным было это наше возвращение, через полгода после исчезновения. Смотрели на нас, как на оживших покойников. Говоря откровенно, я сам себя чувствовал вернувшимся в самом буквальном смысле с того света. И то, что были мы истощены до крайней степени, изранены, не было главным… Сломалось что-то внутри, в душе, как говорили в старину, и невероятно тоскливо было смотреть на толкотню вокруг нас, бесчисленные и совершенно бессмысленные вопросы — Во что одеты черти? Какой системы у них оружие..? Да имело ли это какое-то значение?

Апатия и безразличие овладели мною, и мог я целыми днями лежать бессмысленно уставившись в потолок и ни на что не реагировать, и только волна холодного бешенства мутной пеной вскипала во мне, от бессодержательных этих допросов, от их глупой ненужности, абсурдности…

К счастью врачи запретили вскоре беспокоить нас, определив покой и сон, как главное условие нашего выздоровления. И потянулась смутная череда неразличимых дней и ночей, проведенных в угарном чаду транквилизаторного дурмана. К нам применяли самые сильные психотропные препараты, и за две недели под их воздействием, померк свет воспоминаний, утихла разрывающая душу боль. И стало всё пережитое туманным прошлым — сумрачно-кошмарным сном. Силой задвинули весь пережитый ужас куда-то в глубины подсознания, и осталась только непонятная тоска и пугающее самого удивление, вдруг охватывающее при взгляде на что-нибудь самое обычное… Сожмётся сердце во внезапной тревоге и, застываешь, удивленно растерянно рассматривая что-то, образ чего поражает своей схожестью с чем-то необычайно важным до боли знакомым и близким…

Первые дни мать и Светлана не отходили от меня, подменяя друг друга, они постоянно были рядом, следили за мною, всякий раз отвлекая разговорами о знакомых, о том, как ждали меня, надеялись и верили, что жив я… Спасибо им за это, и за то, что не позволили мне вернуться в собственную квартиру, где одиночество точно довело б меня до депрессии. За время моего отсутствия мама настолько сдружилась со Светланой, что ни чего уже не делала без предварительного согласования с нею. До этого я как-то не замечал между ними особой симпатии.

А на службе? Уже стоял вопрос о нашей почётной отставке с нейтральной формулировкой — по состоянию здоровья, но не беспокоило это меня. Что-то странное происходило со мной, какой-то странный неразборчивый сон тревожил меня каждую ночь, и просыпался я после него среди ночи в непонятной тревоге, закуривал трясущими пальцами сигарету и лежал, бездумно глядя, как мелькают разноцветные блики от рекламный неоновых щитов на потолке, прислушиваясь к гулу редких ночных троллейбусов, к хлопанью их дверей на остановке невдалеке…

Что-то очень важное я должен был сделать, и во сне я знал что, но, проснувшись, не мог вспомнить… Потом приходила мать и молча ложила мне ладонь на лоб, и вновь погружался я во мрак.

Как я понял по неясным намёкам, по взглядам на нас бросаемым, считали нас в Агентстве «выпотрошенными», то есть, уверены они были, что нас с Анатолием Ивановичем, подвергли обработке сильнодействующим наркотиком и гипнотическим воздействием, и подвергли так называемой зомбирующей кодировке, превратив тем самым в скрытую угрозу. Нам об этом тактично не говорили, но надо было быть окончательным дураком, что бы не замечать этого. Как стало ясно из рассказов, зона лагеря, после нашего исчезновения, прочёсывалась неоднократно, было установлено и длительное круглосуточное дежурство, но ни каких аномальных явлений, ни нашей службой, ни соответствующими службами ВВС не было выявлено. На их взгляд всё это приводило к однозначному выводу — мы были захвачены, подвергнуты пыткам, следы которых покрывали наши тела в избытке, в пользу этой версии говорил и наш истощённый вид. В пользу применения психотропных средств говорила и бредовая непоследовательность наших рассказов, и абсолютное не совпадение всего, что произошло с каждым из нас…

Но меня это не тревожило, знал я, то, что произошло, — не бред. И проблема не в реальности происшедшего с нами…

Есть много понятий, которые невозможно объяснить, и в первую очередь это эмоции, ощущения каждого из нас. Если мы одинаково выделяем одно и тоже, например, одинаково отличаем красный цвет, то это совсем не горит о том, что каждый из нас его воспринимает одинаково. Эта же трудность мучила меня, мне мучило ощущение, что с миром что-то произошло после моего возвращения. Не мог я избавиться от невольного чувства, что не тот это мир, где обитал я до похода в зону лагеря. Мне уже казалось, что как от кошмарного мира чертей и Болота перешёл я к Амвросиевне, а от неё перешёл в мир Дворца, так же и от Дворца, от разговора с Мудрецом, перешёл я к новому приключению, к следующему разговору с кем-то странным и непонятным… Что кто-то создаёт по непостижимым законам ситуации, в которых поступками моими я развиваю их всё дальше и дальше… И пугаюсь я этого развития не представляя последствий, страшась последствий… Как слепец на краю пропасти, хожу я, в ожидании падения в бездну при каждом шаге, после каждого своего движения…

А разговор с Анатолием Ивановичем? Как-то не выдержав этой ежедневной пытки, поехал я к нему на загородную дачу, где в компании с пятилетним сыном устроился он, приходя в себя после пережитого. Принял он меня без особого восторга, более чем сдержанно, но чаем угостил. А после долгих и путанных моих излияний за чаем, долго молчал, глядя себе под ноги, а потом сказал, подняв взгляд на меня:

— Сравнительно легко научить человека ходить, плавать, копать, делать любую работу… — медленно и тихо говорил он: — В большинстве случаев достаточно личного примера… Но вот как научить человека мыслить? Осмыслить и исследовать стоящие перед ним проблемы? Каков сам механизм процесса мышления? — многозначительно смотрел он мне в глаза: — Нас вдруг научили это делать, и увидели мы, до предела ясно, бездну там, где всегда находили опору… — он встал, в волнении заходил по веранде, торопливо закуривая: — Я не знаю, кто это сделал, люди или нелюди, я и не хочу этого знать! — почти закричал он: — И я счастлив, что меня вылечили от этого кошмара! — безумными от страха глазами смотрел он на меня.

— Папа! Папа! — прибежал на его крик, плачущий сын. — Не надо! Успокойся, пожалуйста! — он припал, всхлипывая, к