Собрание сочинений - Карлос Кастанеда

о тебе. Быть мужчиной означает, что ты должен отчитываться, ты не можешь исчезнуть так просто. Для того чтобы исчезнуть, тебе понадобилась уйма труда. Мой случай иной. Я женщина, и это дает мне замечательное преимущество. Мне не надо отчитываться. Известно ли тебе, что женщинам не надо отчитываться?

— Я не знаю, что ты имеешь в виду под необходимостью отчитываться.

— Я хочу сказать, что женщина может легко исчезнуть, — сказала она. — Во всяком случае женщина может выйти замуж, она принадлежит мужу. В семье, где много детей, дочерей обычно рано сбрасывают со счетов, никто не рассчитывает на них, и есть шансы, что какая-нибудь из них исчезнет, не оставив следа. Их исчезновение воспринимается легко. Сын же, с другой стороны, — это некто, на кого делается ставка. Сыну не так легко ускользнуть. И даже если он это сделает, он оставит после себя следы. Сын чувствует вину за свое исчезновение, дочь — нет.

Когда Нагваль учил тебя держать язык за зубами относительно твоей личной жизни, он хотел помочь тебе преодолеть чувство, будто ты плохо поступил по отношению к своей семье и друзьям, которые так или иначе рассчитывали на тебя. После целой жизни борьбы воин-мужчина, конечно, стирает себя. Но эта борьба не проходит для него даром. Он становится скрытным, он всегда на страже самого себя. Женщине же не приходится преодолевать эти трудности. Женщина всегда готова раствориться в воздухе. Более того, именно этого от нее и ожидают.

Поскольку я — женщина, я не склонна к скрытности. Мне до нее нет дела. Скрытность — это та цена, которую вам, мужчинам, приходится платить за то, что вы имеете значение для общества. Это борьба только для мужчин, потому что они не хотят стирать себя и находят разные смешные способы, чтобы как-нибудь выделиться. Возьми, например, себя. Ты повсюду разъезжаешь и читаешь лекции.

Интереснейшим образом Флоринда заставила меня нервничать. В ее присутствии я чувствовал странное беспокойство. Я без колебания признавал, что дон Хуан и Сильвио Мануэль вгоняют меня в нервную дрожь, но то было совсем другое чувство. Фактически, я боялся их, особенно Сильвио Мануэля. Он ужасал меня, но я научился уживаться со своим ужасом.

Флоринда же меня не пугала. Моя нервозность скорее была следствием моей раздраженности, опаски по отношению к ее духовной живости. Она не смотрела на меня столь пристально, как это делали дон Хуан и Сильвио Мануэль. Те всегда фиксировали на мне свой взгляд, пока я не отводил глаза в знак покорности. Флоринда только поглядывала на меня. Ее взгляд постоянно переходил с одного объекта на другой. Она, казалось, рассматривала не только глаза, но и каждый участок моего лица и тела. Разговаривая, она бросала быстрые взгляды то на мое лицо, то на руки, то на свои ноги, то на потолок.

— Я вызываю у тебя чувство неловкости, да? — спросила она.

Ее вопрос застал меня врасплох. Но ее тон не был угрожающим, и я засмеялся.

— Да, — сказал я.

— О! Это совершенно понятно, — сказала она. — Ты привык быть мужчиной. Женщина для тебя — нечто, созданное для твоего удобства. Женщина для тебя глупа. А тот факт, что ты мужчина и Нагваль, еще больше все осложняет.

Я почувствовал необходимость защищаться. Я подумал, что эта дама слишком быстра в своих суждениях, и собрался было высказать ей это. Я начал длинную фразу, но споткнулся почти немедленно, услышав ее смех. Это был веселый молодой смех. Дон Хуан и дон Хенаро все время смеялись надо мной, и их смех был таким же молодым, но у Флоринды была иная вибрация. В ее смехе не было спешки, не было давления.

— Я думаю, нам лучше войти внутрь, — сказала она, — там нас ничто не будет отвлекать. Нагваль Хуан Матус уже водил тебя повсюду, показывая мир. Это было важно для того, что он должен был тебе говорить. Я должна говорить о вещах, которые требуют иной обстановки.

Мы сели на кожаную кушетку в нише веранды. В помещении я чувствовал себя лучше. Она сразу начала рассказывать о своей жизни.

Она сказала, что родилась в довольно большом мексиканском городе в богатой семье и, поскольку она была единственным ребенком, родители баловали ее с самого рождения. Без малейшей ложной скромности Флоринда сказала, что всегда осознавала свою красоту, и добавила, что красота — это демон, который множится и процветает при наличии поклонения. Она заверила меня, что может без тени сомнения заявить, что одолеть этого демона труднее всего и что если я посмотрю вокруг на тех, кто красив, то обнаружу самые искалеченные существа, каких только можно вообразить.

Я не хотел с ней спорить, хотя мне очень хотелось сказать ей, что она несколько догматична. Уловив, должно быть, мое чувство, она подмигнула мне.

— Они искалечены, лучше не спорь, — продолжала она, — испытай их. Посмей не согласиться с их представлением о себе как о красивых и потому значительных — и сразу увидишь, что я имею в виду.

Она сказала, что вряд ли может винить своих родителей или саму себя за свое поведение. Все вокруг нее, словно сговорившись, с самого младенчества давали ей возможность чувствовать себя значительной и уникальной.

Затем она сообщила, что еще в отрочестве наслаждалась вниманием и связями с несколькими любовниками. В 18 лет она обстоятельно выбрала себе наилучшего мужа из одиннадцати серьезных претендентов и вышла замуж за Селестино, человека с большими средствами, который был старше ее на пятнадцать лет.

Свою замужнюю жизнь Флоринда описывала как рай на земле. К огромному кругу ее друзей добавились друзья Селестино, и в результате жизнь для нее превратилась в большой непрекращающийся праздник.

Однако ее блаженство длилось только шесть месяцев, пролетевших незаметно. Все пришло к внезапному и жестокому концу, когда она заболела ужасной, загадочной, угрожающей болезнью. Ее левая стопа, икра и колено начали раздуваться, уничтожив прекрасные очертания ноги. Опухоль настолько разрослась, что на ноге начала лопаться кожа. Вся нога ниже колена покрылась язвами и гнойными выделениями. Кожа отвердела, заболевание было диагностировано как слоновья болезнь. Доктора пытались облегчить ее состояние, но их попытки были неуклюжими и болезненными, и в конце концов решили, что только Европа, где медицинские центры более развиты, может ее исцелить. Эти три месяца для Флоринды стали адом. В отчаянии она думала, что лучше умереть, чем продолжать такие мучения. Ее страдания были так трогательны, что однажды