Глумовы - Федор Михайлович Решетников

Тимофей, как уволили его, тоже в мещане записался и по-прежнему занимается мастерством; толстый стал, только уж он теперь много вина пьет, все ром, да в карты начал поигрывать и проигрывает деньги. Жена его толстая стала, а как это наденет кринолин – ужасть какая широкая! Не любят наши мастеровые кринолины, а жены то и дело порываются хоть обруч с бочки да напялить… Срам! Ну, Тимофей да жена теперь еще гордее стали, потому у них знакомых много.

Вот Максим Степаныч – так душа-человек. Любезный, обходительный, со всяким поговорит хорошо, и совет даст, и денег даст. Со мной он больно хорош: все мне книги разные дает. И жена его, Парасковья Яковлевна, такая же. Все наши бабы ее любят да завидуют ей. А кринолины она не носит и ходит попросту. И дети у них, не в пример нашим, такие разумные да толковые: и книжечки читать умеют, и стихи наизусть знают, и много на улице не балуют. Максим Степаныч сам их обучает да ласкает, а чтобы ударил когда – ни за что! «Я, говорит, хочу их воспитать как должно, а потом сына отдам в гимназию, а дочь – в женское училище».

Таковы-то были три брата Облупаловы.

По-моему, Максим из всех их лучше, потому, значит, он всех больше перетерпел, и не загубил себя, и другим вреда не сделал, а хорошее дело сделал: отца призрел. Любо посмотреть на старика: делает он по своей охоте, ест что хочет, все его любят, дети Максима его забавляют, и он их тешит. Любит он и выпить, и как выпьет, целует Максима: «Золото ты у меня! Бог тебя наградит, голубчика…» Потом жену его целует и говорит: «Красавица ты моя писаная. Всех ты баб наших лучше. Не серди моего Максюточку, будь к нему ласковее!» Потом детей их ласкает: «Внучаточки! куплю я вам перчаточки! постреляточки, куколки мои…»

Глумовы

I

Таракановский чугунно-литейный и медно-плавильный завод с Круглой горы представляет вид разбросанного шестиугольника. Как раз под самой горой справа пруд, а в нем есть два маленьких острова, поросшие ивой; с южной стороны вытекает из пруда небольшая речка, сперва скрывающаяся в лесу, а потом правее идет по голой, покатистой местности и точно убегает в гору с сероватою почвою, – гору без лесов и кустарников, как и гора Круглая. Немного левее, как будто под самой горой, а на самом деле в полуверсте от горы, построены две четырехугольные каменные фабрики с красными крышами, четыре длинных здания на заднем плане, потом впереди фабрик плотина с вешняками. Но эти фабрики кажутся довольно мизерными сравнительно с остальною массою пестрых и черных домов с высокими крышами и маленькими садиками, сплотившимися так тесно друг с другом, что трудно с первого раза найти в этой массе какой-нибудь промежуток. Но это только для первого впечатления. Если же постоять подольше и приглядеться, то начинает проясняться вот что: заводские дома построены большею частью на холмистых местах, пересекаемых ручейками, летом высыхающими, а весною причиняющими своим разливом значительные ущербы в домашнем хозяйстве таракановцев. А так как холмы никто не трудился сравнивать и они, согласно законам природы, устроились как пришлось, то от этого происходит то, что с горы нельзя различить промежутков между домами. Здесь не мешает еще прибавить, что когда на горе существовала будка, то ни один караульный не мог положительно сказать в случае пожара, чей горит дом, потому что ему казалось всегда пламя не в том месте, где оно было. Это недоумение объясняется безалаберной кучей строений. Почти в середине массы домов виднеется голубая церковь, около церкви лес; правее виднеется что-то похожее на весы, потом длинное одноэтажное белое здание с садом; рынка же на площади вовсе не видать. Берега пруда с правой стороны высокие, крутые, потому что, как говорят таракановцы, гора Круглая пустила по правому берегу пруда отросток. Этот отросток, впрочем, имеет на себе густой сосновый и березовый лес, куда летом бедные таракановцы ходят за малиной, а богатые ездят пить чай, закусывать, одним словом – благодушествовать под зеленью. Особенных видов в правой стороне нет: лес и лес, то горы, поднимающиеся высоко, то холмы, чуть-чуть виднеющиеся в промежутках леса, то где-нибудь лес горит, – и вся эта масса с лесом и горами наконец точно упирается в небо, как будто тут ей и конец. Налево же к пруду выходят огороды с банями без крыш, построенными ближе к пруду для того, чтобы летом было удобнее из бани окунуться в воду, а зимою на берегу пруда охладиться, что, впрочем, многим дорого обходится, потому что с пруда часто дует резкий холодный ветер…

Завод, вместе с людьми, принадлежит частному лицу (мы взяли несколько лет назад). Поэтому у обитателей завода особый характер, отличительный от других человеческих разрядов тем, что мужчины – преимущественно рабочие на заводе: рабочие в рудниках, рабочие в лесах, рабочие на фабриках. За эту работу в старое время они получали провиант, имели покосы, на господский счет строили дома и пользовались несколькими свободными днями в году. Все они управлялись своим начальством, тоже крепостными людьми; начальников у них было много: десятник, сотник, нарядчик, штейгер, урядник, приказчик. Последних бывало и по два в заводе, и они были главными рычагами всего заводского дела. Выше приказчика был управляющий, служивший заводовладельцу по найму и заменявший своею личностью владельцев, которые на завод никогда не заглядывали. Случалось, что господа делали управляющими и своих крепостных, но редко. А так как над рабочими постоянно существовало свое начальство, крепостное, то у таракановского заводоуправления существовали свои домашние законы – словесные или письменные приказания и наставления. Тесно связанные с внутренней обстановкой жизни рабочего люда, эти законы вошли в обычай каждого человека, который ни возражать им, ни противиться не смел, а даже сам, в семейном своем быту, применял эти законы к делу.

Таракановцы – народ рабочий, и чем они отличаются от других рабочих, так это разве тем, что в прежнее время они должны были работать всякую работу, где и что им дадут. Мало-помалу у таракановцев сложился характер, состоящий в том, чтобы надуть свое крепостное начальство, выйти сухим из воды, сгрубить кому угодно, осмеять того, кто поддается, обругать в сердцах того, кто больно жмет, работать подобно машине и в свободное время отводить горе за водкой или пивом в дружеской компании, в которой можно и подраться. От этого и оттого, что