Глумовы - Федор Михайлович Решетников

ему в вину не ставили. Потом он ковырял сапоги, т. е. клал заплаты на худые сапоги, взятые в починку от рабочих. Таким образом, занимаясь починкой сапогов, Глумов не глядел на завод, отговариваясь тем, что пожаров в заводе давно не бывало. Потом он затапливал железную печь, варил что-нибудь и ложился спать, и как только выспится, выйдет к столбу; если есть солнышко, то ляжет на одну половину крыши – северную, служащую часами по черточкам, сделанным на ней: если солнышко летом дошло до пятой черточки – двенадцать часов, зимой до второй – тоже двенадцать – он бьет часы, а потом идет под гору в завод, где частенько проспит не только вечернюю смену, но и целую ночь. В ненастную погоду он отбивал смену по своему усмотрению, и за это его ругали рабочие, потому что одним приходилось работать дольше других, и те, которые работали больше, проклинали Глумова и в глаза называли его взяточником.

Заводское начальство только сперва строго преследовало Тимофея Петровича, но потом как будто совсем забыло о существовании на горе избушки с Глумовым, потому что управляющим приказано было завести часы на церкви, и эти часы отбивали смену. Но сторож туда попался не лучше Глумова.

Рабочие считали Тимофея Петровича за полоумного и постоянно дразнили его тем, что он ничто. Трезвый Глумов отмалчивался, но пьянаго его трудно было уверить, что он ничего не значащий человек. Сделав руки фертом, выпятив правую ногу вперед, он доказывал всем, что он сам себе господин.

– А где твое господство? – спрашивали его рабочие.

– А избушка на горе.

– Эх ты! А ты вот что скажи нам: не срам это Якову Глумову, что его потомки на горе с чертями живут?…

Раз, это было на третий день Успеньева дня, утром, именно в то время, когда надо идти на работы, раздался на горе набатный звон. Таракановцы перепугались, многие кидались из улицы в улицу, сломя голову, как говорится, многие всползли на крыши, – дыму нигде не видать, и никому в голову не приходит взглянуть на гору. Вдруг один подросток кричит:

– Глядите, Тимошка Глумов горит!

Мало-помалу все бывшие на крышах стали глядеть на гору, и каждый хохотал и дивился премудрости Тимофея Глумова: избушка горела, а сам Глумов, стоя у столба, позванивал. Полицейское начальство глядело из окон фабрики и кричало Глумову:

– В полицию!

– Погибаю! – кричал Глумов что было силы и не переставал трезвонить.

На пруд выплыло много лодок, лодки были полны любопытными. Избушка горела ярко, а так как ветру не было, то дым поднимался столбом кверху.

– Спасайте! – кричал Глумов.

Начальство хохотало. Вот на Тимошке вспыхнула рубаха, но он ее вмиг сбросил.

Так он без рубашки и пришел на фабрику к начальству.

– Ты зачем сжег избу? – спросили его.

– Видит бог, не я… – отпирался Глумов.

Начальство рассудило, что Глумов хитрый проходимец – избу зажег и чуть сам не сгорел, исполняя свою обязанность, и дало ему, как полоумному, чистую отставку с половинным провиантом.

Это было в тот год, как умер Игнатий Петрович. С тех пор Тимофей Петрович живет в отцовском доме с семьею брата и по-прежнему занимается починкой сапог. Но главное его занятие состоит в том, чтобы стащить из фабрики или магазина все, что плохо лежит, и это краденое он сбывает у заводских кузнецов, которые между прочим занимаются и торговлей, как в самом заводе, так и в горном городе.

III

Хозяйством Глумовых прежде заправляла Маланья Степановна, женщина всеми уважаемая в Козьем Болоте за то, что она была миролюбивого характера, нрава кроткого и, главное, умела лечить от всяких болезней травами, часть которых она собирала сама то в болотах, то в лесах, а часть покупала у док – таракановских торгашей. Знала ли она в точности, чем болен такой-то или такая-то, разъяснить довольно трудно; но все знали, что науку лечить она переняла от своей бабушки, которая очень любила ее и, желая дать ей какое-нибудь независимое ремесло, чтобы она могла иметь свои деньги, изучила ее еще при себе лекарскому искусству. Однако как бы то ни было – умирали ли больные от ее леченья или выздоравливали, но она, как и бабушка ее, была в славе, и ее почти все больные Козьего Болота и Медведки приглашали к себе, как свою лекарку, – потому свою, что в каждом порядке была непременно своя знахарка, и заводские привыкали постоянно к одной, не подрывая доходов другой. Но вдруг соседи и приятельницы Маланьи Семеровны стали замечать, что «наша лекарка как будто немножко рехнулась в рассудке». И этого им было достаточно на первых порах, чтобы потолковать о всех качествах Маланьи Степановны, и в числе этих качеств стали отыскивать в ней дурные стороны, потому что, как они понимали, полоумным человеком черт шутит. Из боязни ли этого чорта, или по недоверию к знахарке, но Маланью Степановну стали реже приглашать к себе, а потом пугали ею своих ребят и совсем отшатнулись от нее. На самом же деле соседки и приятельницы Маланьи Степановны не понимали, в чем дело. У Маланьи было три сына и дочь, из которых она особенно любила старшего, Егора: этого-то сына извели работа и наказания. Ей было горько, она долго плакала, советовалась с мужчинами и женщинами, сочиняла прошения и хлопотала, но когда не могла найти справедливости у заводского начальства, то впала в беспамятство и делала часто не то, что бы следовало.

Но это еще ничего. А вот умер ее муж; она, вместо того чтобы заботиться о похоронах, неизвестно куда скрылась, и только через месяц привез ее казак в дом связанную; но какую… лицо ее было избито, в грязи; руки искусаны; глаза дикие. Она то хохотала, то ругалась. С полулюбопытством и полуиспугом оглядели ее соседи, стали спрашивать ее, но она, не признавая никого, говорила что-то такое, чего никто решительно не мог понять. Она даже детей своих не признавала. Постояла она в избе с четверть часа и вдруг выбежала во двор. Пошли во двор соседи – она лежит под телегой, и, как только увидела народ, крадучись, исчезла в огород и там, не обращая внимания на то, что села на гряду с капустой, она стала рыть грядку.

– И штой-то стряслось с ней? – спрашивали женщины казака.

– Ничего не знаю. Поверенный Таланов велел приставить домой.

Так никто и не знал на заводе, отчего сошла с ума Маланья Степановна: знали только, что она была в горном городе, а зачем –