Глумовы - Федор Михайлович Решетников

рабочие работают по нескольку человек вместе, у них существуют товарищества, основанные на том общем интересе, чтобы работать вместе, пить вместе, жить дружно, в случае промаха кого-нибудь из товарищей, например в краже чугуна, меди, в порубке леса, не выдавать своего, – на основании того заключения, что крепостное начальство, желая откупиться на волю, воруют где сотнями рублей, а где и больше. Не мешает заметить, что большинство рабочих были раскольники, и хотя со временем раскольники слились с православными, но и теперь еще можно найти настоящих раскольников на Козьем Болоте; у них сложился своеобразный заводский взгляд на разные вещи, не говоря уже о предрассудках и разных суевериях. Книг никто из рабочих не читал, потому что книг не было, да если бы и были, то читать умели немногие, выучившиеся самоучкой, и поэтому у таракановцев существовала с испокон веку практика, а о теории они и понятия не имели. На основании вот этой-то практики они и строили разные убеждения, заключения и мнения, а как практика все-таки вертелась на том, чтобы работать, потому что без работы голодным насидишься, то каждая рабочая артель горячо отстаивала свое занятие: кайловщик, рабочий в рудниках, хотя и ненавидел свое занятие, потому что оно очень тяжело и уносит много здоровья, однако не любил слесаря, подзадоривал на драку куренного рабочего и водил вообще компанию с рудничными рабочими; слесарь, человек большею частью работающий дома, с презрением относился к фабричному рабочему и подзадоривал на драку портного или сапожника, надеясь в то же время на свою силу и ловкость, и т. д.

Женский пол занят преимущественно хозяйственными домашними делами, рождением и кормлением детей. Зная, что муж в доме глава, хозяин и кормилец, жена боится в чем-нибудь огорчить мужа, потому что хоть как ни дери горло (а таракановския женщины очень голосисты), а с мужем не справишься. Но все-таки нельзя сказать того, чтобы таракановская женщина была забита вконец. Правда, ее умственное развитие останавливается при выходе замуж или при рождении второго ребенка, но ведь и мужья тоже недалеки в умственных способностях, хотя далеко превосходят женщин доказательствами, называя притом женский язык балалайкой. Стоит только послушать, как соберутся три женщины и о чем-нибудь разговаривают; мало того, что они голосят без умолку, нет, каждой хочется перекричать остальных, ввернуть такое слово, чтобы остальные рты разинули, и хорошо еще, если они не передерутся; а между тем весь этот крик происходит оттого, что каждой хочется показать другой, что и она умна, и что муж ее не пешка какая-нибудь, или что у нее, слава Богу, не один ребенок. Мало этого: муж, не посоветовавшись с женой, не заведет чего-нибудь для хозяйства, не даст денег в долг, не позовет гостей на праздник. Кроме этого, так как те мужья, которые работают в рудниках, домой возвращаются через неделю или через две недели, а те, которые работают на фабриках, – поздно вечером, то жены в домах делаются полными хозяйками, и мужья, возвратившись домой, не имеют права вмешиваться в женское хозяйство; так, например, если пропадет корова – дело женское; муж только побранит жену за слабый надзор; то же и с курицами, и с овечками; пропади же лошадь в отсутствие мужа – муж здорово исколотит жену; потеряйся сапог или шило – жене быть битой. И все это обясняется очень просто: муж – хозяин всего своего имущества и из любви к жене предоставляет ей право не только безапелляционно распоряжаться хозяйством, но и, так сказать, дарит ей для забавы корову, куриц и овечек, от которых большею частью пользуются его дети. Умеет она владеть коровой – владей, а не умеет – сама виновата; пропала – покупай на свои деньги.

Занятий у обоего пола таракановцев очень много; но эти занятия обеспечивают их кое-как. Работать на сторону приходится очень немногим мужчинам, а женщины работают только на свои семейства, да и то, как говорится, бегает, бегает – все ноги обегает, еле-еле до постели доберется. Жизнь женщины на заводе все равно что колесо, медленно двигающееся, и только разве какой-нибудь важный, выходящий из ряда обыкновенных, случай явится в какой-нибудь день, – только тогда это колесо приостановится ненадолго. Зато и бывает же отдых этому колосу, – такой, где женщина не только вполне являет себя хозяйкой дома, по даже делается госпожой над всем домом. – Это заводские праздники.

II

Много разных Глумовых в таракановском заводе: Глумов приказный в главной заводской конторе, есть Глумов портной, есть Глумов нарядчик, пяток других Глумовых уже находится на спокое, а пять еще находится в работах или в самом заводе, или в других заводах, подведомственных таракановскому; и большинство этих Глумовых в родстве между собою не состоит. Но все эти Глумовы – ничто в сравнении с известным родом Глумовых, – родом Якова Петровича. Вот этих-то Глумовых знает почти весь завод, начиная с маленьких ребят. Потомки Якова Глумова гордились своим предком, потому что он сумел один поставить крест на соборную колокольню губернского города. Дело было так: Яков Глумов обладал порядочной силой и ловкостью; он занимался преимущественно постройкой домов. Пристрастившись к этому занятию, он ушел на заработки, и вот в губернском городе ему представился случай отличиться: нужно было поставить крест на соборной колокольне. Все рабочие, участвовавшие при построении собора, затруднялись поднять крест на колокольню; недоразумение состояло в том, каким образом подняться по шпицу, имеющему вверху пространства две четверти ширины. Другое бы дело – из нутра продеть; но из нутра неловко, да и одному не справиться, а двоим тесно. И странное дело: четыре человека занимались обивкой шпица, но никто из них, кроме Якова Глумова, не решился исполнить такое трудное дело, потому что всякий боялся: ну, как слетит сверху! Колокольня стояла два месяца без креста; начальство вызывало охотников, предлагало большие деньги, но желающих не являлось, а Яков Глумов – еще за два месяца хваставшийся товарищам и горожанам на работе, в питейных и на рынке, что как ни помаются, а без него не подымут креста – помалчивал. Он был человек гордый и ждал, что за ним придут, ему поклонятся. И он не ошибся. Явился архитектор, рассыпался в любезностях, наговорил кучу вздору и стал упрашивать Глумова. «Нет, – отвечал Глумов, – я – человек семейный и за что же я стану жизнь свою губить?» – «Пять тысяч назначено тому, кто поднимет крест». – «Я разе пять тысяч стою своим детям: дети от меня науку только что начали примат». Наконец уломали кое-как Глумова взяться за дело. Назначен