Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

же должно было быть его удивление, когда вместо хорошо известного ему сукиного сына с патриаршего двора, он увидел в Кремле совершенно незнакомого ему человека! Времени на раздумья у Шуйского не оставалось – новый царь вот-вот должен был венчаться на царство. Поэтому князь Василий привел в действие старый план, подготовленный еще пять лет назад на тот случай, если самозванец после свержения Бориса не захочет добровольно оставить престол; но только теперь роль Отрепьева должен был сыграть Дмитрий.

Федор Конев с товарищами попались в руки приставов буквально на следующий день после тайной сходки в доме Шуйского. (Это подтверждает соображение о том, что продолжать отождествлять Отрепьева с Дмитрием в то время – означало совершенно не считаться со сложившейся обстановкой; такой опытный интриган, как Шуйский, мог решиться на этот шаг только в страшной спешке, полагаясь на свои давние расчеты и предположения.) Преступники не стали отпираться и выдали главарей заговора.

Шуйских арестовали 23 июня. Дмитрий поручил их судить «собору» – вероятно, собранию высших духовных и светских чинов. Сам он добровольно отстранился от судебного разбирательства, чтобы не влиять на решение трибунала. К сожалению, материалы этого процесса не сохранились, и есть все основания полагать, что их уничтожили во время царствования Шуйского. Позднейшие летописцы повествуют, что Шуйский держался смело и во всеуслышание обличал Дмитрия:

– Я знаю, что ты не царский сын, а законопреступник и расстрига Гришка Отрепьев!

Некоторые иностранные писатели сообщают, что Дмитрий доказывал перед собранием свое царское происхождение и убедил всех своими доводами и красноречием. И то и другое сомнительно; скорее всего Дмитрий вовсе не участвовал в заседаниях суда. Во всяком случае достоверно известно, что Шуйский не услышал в свою защиту ни одного голоса. 25 июня «собор» единогласно приговорил его к смертной казни; его братья, Дмитрий и Иван, были осуждены на ссылку.

На следующий день, при огромном стечении народа, начались приготовления к казни. Палач водрузил на Лобное место плаху с топором; стрельцы плотным кольцом стали вокруг. Привели Шуйского. Басманов приказал читать приговор: «Сей великий боярин, князь Василий Иванович Шуйский, изменяет мне, великому государю царю и великому князю Дмитрию Ивановичу всея Руси, рассевает про меня недобрые речи, остужает меня со всеми вами, с боярами и князьями и дворянами и детьми боярскими и гостями и со всеми людьми великого Российского государства, называя меня не Дмитрием, а Гришкой Отрепьевым; и за то он, князь Василий, довелся смертной казни».

По одним сообщениям, Шуйский перед казнью трепетал и взывал к милосердию царя. Согласно другим, он, наоборот, продолжал свои обличения, громко обращаясь к народу:

– Умираю за веру и правду!

Когда его подвели к плахе, палач снял с него кафтан и позарился на рубашку с драгоценным жемчужным воротом. Шуйский не отдавал ее, говоря, что хочет в ней предстать перед Богом. Во время этих препирательств из Кремля примчался вестовой с приказанием Дмитрия остановить казнь. Народу было объявлено, что царь по своему милосердию, не желает проливать крови даже таких важных преступников и дарует Шуйскому жизнь, заменяя смертную казнь ссылкой в Вятку.

Выслушав гонца, Басманов с воодушевлением крикнул в народ:

– Вот какого милосердного государя даровал нам Господь Бог! Своего изменника, который на живот его посягал, – и того милует!

Толпа, несколько недовольная тем, что ее лишили зрелища, которого на Москве не видели со времен грозного царя, выкрикнула в ответ здравицы Дмитрию и постепенно разошлась.

Современники и историки называли разные причины помилования Шуйского. Говорили, что Дмитрий не захотел сразу ссориться с боярством, желал заслужить народную любовь, уступил своему великодушному нраву и т. д. Нельзя исключить связь этого поступка с социнианским вероучением, которое осуждает смертную казнь, – оно, как мы знаем, весьма прочно укоренилось в Дмитрии. Но каковы бы не были причины помилования Шуйского, для нас в данном эпизоде важнее то, что проявленное к нему великодушие плохо сочетается с представлением о Дмитрии, как об авантюристе-самозванце. Психология самозванцев, тиранов и выскочек остается неизменной во все века – они пользуются любой возможностью укрепить свою власть и уж тем более никогда не упустят удобного случая уничтожить своего врага. Помилование Шуйского историки называют главной ошибкой Дмитрия, погубвшей его. Да, это была ошибка, но ошибка не самозванца, а человека, убежденного в том, что его права на престол никем не могут быть оспорены.

Столь же милостиво Дмитрий обошелся с единственным представителем церковной иерархии, протестовавшим против его воцарения, – епископом Астраханским Феодосием. Этот архиерей, упорно провозглашавший анафему Дмитрию, как еретику и расстриге Гришке Отрепьеву, был привезен возмущенными астраханцами в Москву. Когда его привели к Дмитрию, тот спросил:

– Астраханский владыка, за что ты меня, прирожденного царя, называешь Гришкой Отрепьевым?

Вид Дмитрия поколебал в Феодосии уверенность в правоте грамоты патриарха Иова.

– Бог тебя знает, кто ты таков и как тебя зовут, – только и мог ответить он, – мне ведомо лишь то, что настоящий царевич Дмитрий убит в Угличе.

Дмитрий не причинил ему никакого вреда и отпустил с миром. Кстати, царь не боялся встреч с людьми, знавшими Григория Отрепьева. Так, он приказал вернуть из ссылки архимандрита Чудова монастыря Пафнутия и даже возвел его в сан митрополита. Вообще духовенство легко и без оговорок признало новую власть.

***

Беспокойства и неприятности вскоре забылись в череде новых праздников.

18 июля в Москву приехала царица Марфа.

Дмитрий устроил матери торжественную и пышную встречу. Во всех городах, через которые она проезжала, народ оказывал ей почести, подобающие не смиренной инокине, но царской особе. В Лавру за ней была выслана царская карета. Сам Дмитрий с толпою вельмож ожидал ее в селе Тайнинском (в то время Танинском), где в то время имелся царский дворец. Вся Москва вышла вслед за ним, чтобы не пропустить необыкновенное зрелище; народу было интересно увидеть, как поведут себя мать и сын, заново обретшие друг друга.

Завидев подъезжавшую карету, Дмитрий поскакал ей навстречу. Когда он поравнялся с ней, карета остановилась. Дмитрий быстро соскочил с лошади и, не дожидаясь, пока Марфа выйдет к нему, сам бросился к ней в объятия. С четверть часа они рыдали, обнявшись, на виду у всего народа, тоже бурно выражавшего свои чувства слезами и радостными приветствиями и восклицаниями. Потом карета двинулась дальше. Дмитрий шел рядом с дверцей кареты до самой Москвы, обнажив голову и не спуская с матери нежного взгляда. В городе он вскочил на коня и ускакал вперед, чтобы у стен Кремля воздать Марфе новые почести. Шествие царицы по Москве напоминало его собственный въезд – те же бесчисленные толпы людей в нарядных