Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

за Костомаровым и Валишевским, что Гришка Отрепьев вряд ли позволил бы себе такую выходку в подобных обстоятельствах. Поведение Дмитрия в Туле еще раз подтверждает его непоколебимую уверенность в своем праве и своей силе.)

Но, даже узнав о покорности столицы, Дмитрий не торопился ехать туда.

– Я не могу приехать в Москву прежде, чем мои враги не будут удалены оттуда, – говорил он боярам. – Хотя большую их часть вы уже выпроводили, но нужно, чтобы Федора и его матери тоже не было – тогда я приду и буду вашим милосердным государем.

Многие историки видели в этих словах прозрачный намек Дмитрия на желательное для него физическое устранение семьи Годуновых, однако я отвергаю такое их объяснение. Хорошо известно, что Дмитрий проявлял чувство какой-то непреодолимой гадливости ко всему, что было так или иначе связано с именем Бориса. Легко представить, каким невыносимым должно было быть для него совместное пребывание в одном городе (в столице!) с сыном ненавистного ему человека, который к тому же сам заявлял о своих правах на престол!

Оставшись в Туле, Дмитрий выслал в Москву военный отряд под предводительством Басманова и своих полномочных представителей – князя Василия Голицына с двумя товарищами, князем Рубцом-Масальским и дьяком Сутуповым (последних двух, как помнит читатель, Дмитрий особо отличал за предоставленного ему при Добрыничах коня и за сданную путивльскую казну). Послы имели поручение Дмитрия низложить патриарха Иова; несомненно, также, что он дал им распоряжения относительно Федора. Каковы были эти распоряжения, остается тайной. «Не хочется верить, – пишет Валишевский, – чтобы они предрешали ужасную участь, постигшую несчастную семью». Действительно, исполнители воли Дмитрия явно перестарались. В их действиях слишком ясно чувствуется вековая выучка кремлевских холопов, не боящихся взять грех на душу ради угождения своему господину.

Приехав в Москву, Голицын с товарищами прежде всего низложили патриарха Иова. Формальным основанием лишения сана было желание самого Иова: еще в последние дни царствования Годунова слепнущий патриарх написал грамоту о своем отречении и выразил желание провести остаток дней в уединении и смирении. Вмешательство в церковные дела давно уже стало неотъемлемым правом светской власти. Иов подчинился решению нового царя. В Успенском соборе он принародно снял с себя панагию и, подойдя к иконе Владимирской Богоматери, сказал:

– Здесь, пред сим святым образом, я был удостоен сана архиерейского и девятнадцать лет хранил целость церкви и чистоту веры. Ныне вижу, что грехов наших ради наступает время торжества обмана и ереси… Мы, грешные, молим: Матерь Божия, утверди православную веру непоколебимо!

На глазах у всех его облачили в простую монашескую одежду и отвезли в Старицкий Богородицкий монастырь, который он сам выбрал местом своего пребывания. Вместо Иова церковь возглавил архиепископ рязанский Игнатий, чье посвящение в сан патриарха было отложено до приезда в Москву Дмитрия. Игнатий был родом грек; на родине он носил сан епископа эриссонского. Приехав по примеру многих греческих иерархов в Россию при царе Федоре Ивановиче, он получил от Бориса рязанскую епархию. Игнатий первым среди русских архиереев признал Дмитрия истинным царевичем, за что и получил от него патриаршество.

Родственников и любимцев Годунова – 74 семейства – отправили в ссылку в волжские и сибирские города; из Москвы их увозили на телегах, в кандалах и в одном исподнем. Впрочем в тюрьму был посажен один Семен Никитич Годунов; всеобщая ненависть к нему была столь велика, что в заточении его уморили голодом: когда он просил есть, стражи со смехом протягивали ему камень.

Одновременно было разрешено вернуться в Москву всем семействам, пострадавшим от Бориса. Бесконечные подводы со всех концов государства потянулись в столицу – их было намного больше телег с опальными годуновцами.

После расправы с патриархом и родней Бориса решилась участь Федора, Марьи и Ксении. Дом, где их поселили, некогда принадлежал кошмарному Малюте Скуратову; в народе уверяли, что по ночам там бродят окровавленные привидения замученных им людей. 10 июня в его стенах разыгралась уже не воображаемая, а настоящая кровавая драма. Пришедшие сюда в сопровождении трех дюжих приставов дворянин Михаил Молчанов и дьяк Андрей Шеферединов развели заключенных по разным комнатам. Царицу Марью удавили легко и без шума. Но Федор оказал упорное сопротивление. Сильными ударами в зубы сбив с ног двоих приставов, он долго боролся с остальными убийцами, пока один из них не схватил его за половой орган. Обессилев от невыносимой боли, Федор вскричал:

– Бога ради, прикончите меня скорее!

Убийцы дубинами размозжили ему плечи и грудь и задушили на полу.

Ксению не тронули. Узнав о смерти матери и брата, она не то попыталась отравиться, не то просто слегла в постель от нервного потрясения – современные известия говорят разное. О дальнейшей судьбе несчастной царевны я скажу чуть позже.

Голицын с Масальским объявили народу, что царь Федор и царица Марья отравили себя ядом; тела их были выставлены на позор в течение нескольких дней и потом погребены в Варсонофьевском монастыре – без отпевания, по обряду, предусмотренному для самоубийц.

Заключительным актом боярского правосудия стало надругательство над телом самого Бориса: его прах вынули из пышного гроба в Архангельском соборе и, переложив в обыкновенную деревянную раку, погребли рядом с телами его жены и сына.

Усилиями Голицына и его товарищей Москва в несколько дней была очищена от царевых недругов. Дмитрий мог спокойно ехать в столицу на родительский престол.

***

Извещенный о московских событиях, Дмитрий выехал из Тулы в Серпухов. Здесь, под городом, на берегу Оки, для него был разбит привезенный из Москвы огромный шатер, вмещавший несколько сотен человек. В то время среди богатых русских людей существовал обычай возводить летом в поле шатры и пировать в них с друзьями. Бояре соперничали друг с другом в роскоши своих шатров, но царский шатер, разумеется, превосходил остальные своим великолепием. Это сооружение вызвало изумление у сопровождавших Дмитрия поляков. Шатер имел вид замка с башенками, пестро расписанного и разукрашенного разноцветными лентами и материями; внутри он делился пологами на несколько помещений, просторных и богато убранных. Вместе с шатром Бельский прислал царю походную кухню, придворных поваров, телеги с дичью, мясом, пряностями, вином, медом, золотую и серебряную посуду, прислугу, царские кареты и 200 лошадей из царских конюшен.

Весь день Дмитрий пировал, угощая приехавших к нему из столицы думных бояр, окольничих и думных дьяков. Они били челом царскому величеству на верную службу, целовали его руку, подносили подарки – собольи меха, драгоценные камни, изделия из золота и серебра. Дмитрий ласкал их и щедро одаривал.

Наутро он выехал в Москву в раззолоченной карете, сопровождаемый знатными вельможами, поляками, казаками и несколькими тысячами