Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

московских стрельцов. 19 июня царский поезд прибыл в Коломенское. На берегу Москвы-реки снова вырос огромный шатер. Народ повалил к нему; священники, монахи, купцы, посадские люди, крестьяне – все хотели поклониться государю царю Дмитрию Ивановичу. Подаркам не было числа, но Дмитрий с особенным расположением принимал хлеб-соль от бедняков.

– Я не царем, не великим князем у вас буду, – говорил он им, – я хочу быть вашим отцом. Все прошлое забыто: то, что вы служили изменникам – Борису и его детям, – я того вовеки не помяну. Буду любить вас и буду жить только ради счастья и благополучия моих любезных подданных.

Он не уставал вновь и вновь рассказывать им о своем чудесном спасении. Народ верил и дивился неисповедимым путям Божьего Промысла.

Бояре кланялись в землю и изъявляли полную покорность:

– Иди, великий государь, на свой родительский престол в царствующий град Москву. Великий государь, спасенный Богом! Прими свое наследие, радуйся и веселись вместе с верным твоим народом; враги твои исчезли, яко прах! Нет более мыслящих тебе злое – все готовы служить и прямить тебе, своему истинному государю.

Явились немецкие наемники. С ними у Дмитрия был долгий разговор. Их офицеры сказали ему:

– Не прогневайся, великий государь, мы стояли против тебя во время войны, ибо нас к тому обязывал долг присяги Борису: он был тогда царем. Теперь, когда вся земля Русская признала тебя государем, мы также готовы верно служить тебе!

Это означало: Бог знает, кто ты такой; мы служим тому, кто нам платит. Их откровенность не рассердила Дмитрия. Улыбнувшись, он отвечал им:

– Вы служили верно Борису, сражались против меня храбро. Когда войско перешло на мою сторону под Кромами, вы не пошли за ним, а воротились к Федору. Я не сержусь: вы не знали наших дел. Если вы, вступивши теперь ко мне на службу, будете верны и мне, так же, как были верны Борису, я буду вам доверять и любить вас.

Он замолчал и вдруг неожиданно спросил:

– Кто держал знамя в Добрыничской битве?

Знаменосец выступил из рядов. Дмитрий подошел к нему и положил руку на его голову.

– Мне памятно твое знамя! – сказал он. – Вы, немцы, чуть меня не схватили, и насилу мой бедный конь унес меня. Он был тогда страшно ранен, мой бедный конь!.. Он здесь, со мной, и до сих пор еще не выздоровел. Он унес меня тогда и спас. Но если б вы, немцы, тогда меня взяли, вы бы убили меня?

Дмитрий испытующе посмотрел на знаменосца. Солдат смутился и с поклоном ответил:

– Благодарение Богу, что ваше величество ушли тогда от беды. Да сохранит Бог и впредь ваше величество от всяких опасностей!

Кроме этого неприятного эпизода ничто не омрачило общей радости и праздничного настроения. Въезд в Москву был назначен назавтра.

20 июня был ясный, солнечный день. С раннего утра толпы народа запрудили улицы Москвы; деревья, крыши домов, колокольни и церкви были облеплены людьми. Разъезжавшие по городу князь Рубец-Масальский и дьяк Сутупов, ответственные за подготовку столицы к царскому въезду, едва могли очистить дорогу, по которой должен был проехать Дмитрий.

Томительное ожидание тянулось до полудня. Люди до боли в глазах всматривались в горизонт, стараясь не пропустить появление «красного солнышка». Наконец на Коломенской дороге показалось облако пыли. Тут же загрохотали пушки и грянули колокола; десятки тысяч шапок полетело в небо; радостные слезы брызнули из глаз. Праздник начался.

Торжественная процессия вступила в город через Москворечье. Впереди всех, под звуки труб и литавр, ехали поляки – 700 человек, оставшихся с Дмитрием после поражения при Добрыничах. Их вычищенные латы и оружие ослепительно сияли на солнце; копья торчали остриями вверх. За ними, по два в ряд, шли стрельцы в раззолоченных красных кафтанах, с бердышами и пищалями; следом двигались царские кареты, запряженные шестерками великолепных лошадей. Далее ехали дворяне и дети боярские в праздничных кафтанах, музыканты и московская конница. Архиереи и священники, степенно вышагивавшее в своих сверкающих золотом ризах, держали в руках кресты, хоругви, иконы, Евангелия; перед архиепископом Игнатием несли патриарший посох. Следом за Игнатием, на белом турецком аргамаке ехал сам Дмитрий, в великолепном платье; одно его драгоценное оплечье, оправленное бриллиантами и жемчугом, стоило не менее 150 тысяч червонцев. Царя окружали 60 князей и бояр. Замыкали шествие немецкие полки и пестрая толпа казаков.

Народ, стоявший на обочинах дороги, по которой ехал Дмитрий, завидев царя, падал ниц и кричал, перекрывая оглушительный звон колоколов:

– Вот он, наш батюшка-кормилец! Ах ты, праведное солнышко наше! Взошло ты, ясное, над землей Русской, царь наш государь Дмитрий Иванович! Бог тебя чудесно спас и привел к нам, храни тебя Господь и впредь!

Дмитрий, сидя на коне, кланялся в обе стороны и отвечал:

– Боже сохрани мой верный народ в добром здравии! Молитесь Богу за меня, люди православные, мой народ, любезный, верный!

Так процессия дошла до моста через Москву-реку. Здесь произошло событие, неприятно поразившее многих москвичей, которые сочли его за неблагоприятное предзнаменование. Когда царь ступил на другой берег, вдруг налетел сильный вихрь; пыль столбом взвилась к небу, люди жмурились и придерживали шапки на головах.

– Господи, помилуй нас! – шептали в народе, крестясь. – Уж не беда ли какая нас ждет?

Вихрь улегся так же внезапно, как и начался. Шествие тронулось дальше. Когда Дмитрий через Москворецкие ворота въехал на Красную площадь, здесь его ждало многочисленное собрание духовенства из всех московских церквей; молитвенное пение оглашало воздух. При виде Кремля по щекам Дмитрия заструились слезы. Он слез с коня, обнажил голову и воскликнул:

– Господи Боже, благодарю тебя: ты сохранил мне жизнь и сподобил увидеть град отцов моих и мой народ возлюбленный!

В этот момент поляки вдруг заиграли на трубах и ударили в литавры, заглушив церковное пение. Русским это показалось оскорбительным. А тут еще они увидели, что царь, прикладываясь к крестам и образам, делает это не совсем по-православному, по-русски. Впрочем, чуткие к таким мелочам москвичи, на этот раз великодушно извинили его:

– Он был в чужой земле, его сохранили и привели к нам иноземцы, а они не знают наших обычаев.

Но Дмитрий как будто испытывал терпение православных. Войдя в Успенский собор, он впустил туда и поляков, что многими русскими было сочтено за осквернение святыни храма; мало кто вместе с царем не увидел ничего дурного в том, что христиане в христианской земле зашли в христианский храм.

Из Успенского собора царь направился в Архангельский, где приложился к гробам предков. У раки Ивана Грозного он опустился на колени и со слезами