Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

Мятежных воевод возглавил Басманов. Он побудил их завязать письменные сношения с Дмитрием. 5 мая в Путивль прибыл гонец из московского лагеря, Авраамий Бахметев, с известием о смерти Годунова и о мятеже в войске. Он также привез в подкладке кафтана повинное письмо Басманова. «Я никогда не был изменником, – писал изменник, – и не желаю своей земле разорения, а желаю ей счастья. Теперь Всемогущий Промысел открыл многое; притом сам ближний Бориса, Семен Никитич Годунов, сознался мне, что ты истинный царевич; теперь я вижу, что Бог покарал нас и мучительством Бориса, и нестроением боярским, и бедствием царствия Борисова за то, что Борис неправо держал престол, когда был истинный наследник; теперь я готов служить тебе, как подобает». Дальше Басманов писал, что не едет в Путивль сам потому, что хочет подготовить переход войска на сторону законного государя без пролития крови.

Дмитрий был сам не свой от радости и боялся только одного: как бы слух о Борисовой смерти не оказался ложным. Занятия с иезуитами были немедленно прекращены; философские раздумья уступили место политическим и военным соображениям. К Кромам был выслан отряд – 500 поляков и 1500 казаков – под началом Дворжицкого и Запорского, с целью побудить московское войско к признанию Дмитрия и, если потребуется, оказать помощь мятежникам.

Чтобы усилить смятение и растерянность в московском лагере, Запорский придумал военную хитрость. Он вызвал к себе одного из своих солдат, русского, и сказал ему:

– Берешься ли послужить своему прирожденному государю Дмитрию Ивановичу и согласен ли потерпеть за него?

Русский без колебаний ответил:

– За своего государя Дмитрия Ивановича я готов умереть и всякие муки претерплю.

– Ну так возьми это письмо, иди и попадись в руки годуновцев.

Подложное письмо, изготовленное Запорским, было написано якобы от имени гетмана Жолкевского и извещало кромчан и казаков Корелы о подходе 40-тысячного коронного войска. Как и надеялся Запорский, оно сильно напугало московских воевод, тем более что во время его чтения к ним прибежали татары, разъезжавшие вокруг лагеря, и стали клясться, что к Кромам подходит польское войско – они увидели отряд Запорского и Дворжицкого.

Басманов, видя, что наступил удобный момент для исполнения его замысла, отозвал в сторону братьев Голицыных, Василия и Ивана Васильевичей, и Михаила Глебовича Салтыкова.

– Видимое дело, – сказал он им, – что сам Бог Дмитрию пособляет – вот сколько мы с ним не боремся, как из сил не бьемся, а ничего не поделаем, он сокрушает нашу силу и наши начинания разрушает: стало быть, он настоящий Дмитрий, законный наш государь. Если б он был простой человек, Гришка-расстрига, как мы думали, так Бог бы ему не помогал. Да и как простому человеку можно сметь на такое дело отважиться! Сами видим в полках наших шатость, смятение: город за городом, земля за землею передаются ему, а польский король посылает ему помощь. Не безумен же король – значит, видит, что он настоящий царевич! Придут поляки, начнут биться, а наши не захотят. Все государство русское приложится к Дмитрию, и мы как ни будем упорствовать, а все-таки, наконец, поневоле подчинимся ему, и тогда будем у него последние и останемся в бесчестии. Так, по-моему, чем по неволе и насильно покориться, лучше теперь, пока время, покоримся ему по доброй воле, и будем у него в чести.

Голицыны и Салтыков согласились с ним. Для того, чтобы воеводы, остававшиеся верными Федору, не смогли помешать им, заговорщики решили организовать нападение кромчан на лагерь и, воспользовавшись сумятицей, взбунтовать войско. В Кромы был отправлен лазутчик с известием, что верные Дмитрию московские люди поддержат нападающих.

Из-за весеннего разлива реки Кромы между городом и лагерем образовалась непроходимая топь. Москвичи перестали выставлять караулы, уверенные в том, что со стороны Кром им не угрожает никакая опасность; лишь изредка какой-нибудь скучающий стрелец выходил на берег, чтобы сделать несколько выстрелов в никуда.

Корела воспользовался беспечностью русских. В ночь на 17 мая его казаки загатили топь и на рассвете с криком бросились на лагерь. Ляпуновы с рязанцами, стоявшие наготове, тут же повели сторонников Дмитрия им навстречу. На берегу реки Басманов сел на коня и, потрясая грамотой Дмитрия, закричал тем, кто остался в лагере:

– Вот грамота царя и великого князя Дмитрия Ивановича! Изменник Борис хотел погубить его в детстве, но Божий Промысел спас его чудесным образом! Он идет теперь получать свое законное наследство. Сам Бог ему помогает! Мы признаем его теперь за истинного Дмитрия царевича, законного наследника и государя Русской земли. Кто с нами соглашается, тот пусть пристает к нам, на эту сторону, и соединяется с теми, кто сидит в Кромах. А кто не хочет, пусть остается на другой стороне реки и служит изменникам против своего государя!

Ратники толпой повалили на берег. Возле гати несколько священников с крестами в руках принимали крестное целование на верность царю Дмитрию Ивановичу. Гать не выдержала напора людей, ушла под воду, но это не остановило перебежчиков – они переходили реку вброд, вплавь; многие тонули. В лагере и на берегу не смолкали крики:

– Многие лета царю нашему Дмитрию Ивановичу! Рады служить и прямить ему!

Нашлись, однако, такие, кто выкрикивали в ответ здравицы Федору Борисовичу. Корела, разъезжавший по берегу на коне, призвал сторонников царевича заткнуть им рты:

– Бейте их, да не саблями и пулями, а батогами, бейте да приговаривайте: вот так вам! Вот так вам! Не ходите биться против нас!

Предложение атамана особенно пришлось по вкусу рязанцам, которые с гоготом и насмешками принялись гонять годуновцев плетьми, палками, а то и просто кулаками.

Князь Телятевский, сохранивший верность Федору, ободрял преследуемых:

– Стойте, братцы, до последнего, не будьте изменниками!

Но когда рязанцы добрались до него, он поворотил коня и бежал из лагеря. Вслед за ним умчались воеводы князь Катырев-Ростовский и Иван Годунов. Последнего поймали и посадили в шатер под арест: он неподвижно лежал на шелковых подушках, а его слуга опахалом отгонял от него мух.

Некоторые ополченцы кричали, что их дело – сторона:

– Кого на Москве царем признают, тот нам и царь!

Другие, пользуясь суматохой, разбегались в родные деревни; третьи рубились друг с другом, с каждой минутой все меньше понимая, с кем и за что они дерутся.

Лагерь постепенно пустел. Дольше всех упорствовали немцы. Их капитан Вальтер фон Розен наотрез отказывался присоединиться к мятежникам, но, будучи побуждаем своими солдатами, в конце концов вложил шпагу в ножны. По