Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Мартин Малиа

Вестминстер. Тем не менее, хотя в Нидерландах разыгралась одна из самых жестоких войн столетия, но не было революции в смысле «фанатизации» политики и структурного распада гражданского общества, как после 1640 г. в Англии. Ибо там отсутствовал национальный фокус, который придал бы восстанию концентрированную конституционно-идеологическую направленность. Оно приняло форму военной конфедерации (сначала из тринадцати провинций, затем из семи) против монарха в различных его званиях — как графа Фландрского или Голландского, герцога Брабантского и т.д. Поэтому борьба превратилась, в сущности, в национально-территориальную освободительную войну, аналогичную той, что американские колонии вели против Англии. Однако не произошло конституционно-идеологического внутреннего переворота, подобного борьбе английского парламента со своим королём за верховную власть в единой, унифицированной государственной системе.

Часть II. Классические атлантические революции

6. Англия, 1640–1660–1688 от религиозной революции к политической

Нет епископа — нет и короля.

Яков 1(1604)

Роспуск этого Правительства породил войну, а не война роспуск Правительства.

Джеймс Гаррингтон. Республика Океания (1656)

Общины Англии, заседающие в Парламенте, объявляют, что народ, ходящий под Богом, является источником всякой законной власти, и также объявляют, что общины Англии, заседающие в Парламенте, будучи избраны и представляя народ, являются высшей властью в государстве.

Постановление палаты общин (4 января 1649)

Последний бедняк Англии проживает жизнь, как и самый великий её житель, и, следовательно… каждый человек, подчиняющийся правительству, должен по собственному согласию поставить себя в подчинение тому правительству, и я думаю, что последний бедняк Англии не обязан в строгом смысле подчиняться тому правительству, которое он не выбрал сам.

Дебаты в Патни (1647)

Более справедливо меньшинству покорить большинство, чтобы сохранить свободу, чем большинству покорить меньшинство, чтобы сделать их такими же рабами.

Джон Мильтон (1644)

Пресвитерианство — не религия для джентльменов.

Карл II

Первая бесспорно современная революция была также последним европейским переворотом во имя устаревших идеалов. Эта особенность так же тесно связана с результатом и смыслом революции, как и радикальная схема действий, которая роднит её с гуситским и французским переворотами. Совершать революцию во имя якобы консервативных принципов, как в политике, так и в религии, — отнюдь не то же самое, что во имя откровенно радикальных и светских.

Как уже отмечалось, нарочитый консерватизм характерен для всех аспектов жизни досовременной Европы. До появления идеи прогресса в конце XVII в. любые изменения, вне зависимости от их значимости, рассматривались в Европе как возрождение или реформация (то есть преображение существующего): rinascita или renaissance в искусстве и литературе, reformatio или restoratio в религии. Мы также видели, как подобное восприятие повлияло на гуситское восстание в Богемии, на лютеранскую и кальвинистскую Реформацию. Его сдерживающий эффект проглядывает и в аномалии британской исторической традиции, которая признала бурные и кровавые события 1640–1660 гг. полномасштабной революцией с опозданием почти на два столетия, но в то же время присвоила это эпохальное звание элитарному и неохотному государственному перевороту 1688–1689 гг. Как же эта аномалия отразилась на трёхсотлетней историографии?

Джентльменские дебаты

В самом XVII в., по крайней мере после казни короля, озвучивалось преимущественно негативное отношение к произошедшему: на одного Мильтона, приветствовавшего Английское содружество, приходилось с десяток Джонов Локков, считавших Англию того времени «огромным бедламом». Первый историк революции, Кларендон, события середины века называл «Великим мятежом», а их политический смысл определял как «гражданскую войну» и «междуцарствие»[135]. Потом победители 1688 г. погребли этот мятеж под виговской интерпретацией истории, как её назовут позже. Схема такой трактовки, впервые намеченная современником епископом Гилбертом Бернетом, обрисована в шести томах его мемуаров: лишь треть первого тома посвящена «беспорядкам» до 1660 г., а во всех остальных подробно описываются тирания Карла II и Якова II и либеральная «слава» 1688–1689 гг.[136] В следующем веке Дэвид Юм, резко критикуя разрушительный «энтузиазм» пуритан, парадоксальным образом признал, что сбалансированная свобода 1688 г. была бы невозможна без их атаки на абсолютизм. Тем не менее в конце XVIII в. Эдмунд Бёрк, испугавшись, что пример французской революции разожжёт тлеющие угольки английского энтузиазма, снова похоронил 1640–1660 гг. под 1688-м (его знаменитые «Размышления» на деле посвящены не столько анализу французских событий, сколько оправданию британского государственного устройства).

В труде, положившем начало современной историографии вопроса, — «Истории Англии» Маколея — акценты заимствованы у епископа Бернета, но в духе удовлетворённости тем, что ставка вигов на реформу в 1832 г. уберегла Англию от чего-то похожего на 1848 г, во Франции. Лишь в конце блистательной эры викторианской стабильности С.Р. Гардинер смог, наконец, без опаски эксгумировать историю пуританского энтузиазма и даже подчеркнуть его значение для окончательного триумфа ценностей вигов и национального величия[137]. Тем не менее и в 1938 г., когда внучатый племянник и духовный наследник Маколея Дж. М. Тревельян опубликовал книгу под названием «Английская революция», он всё ещё имел в виду события 1688–1689, а вовсе не 1640–1660 гг. — последние он разбирал отдельно под нейтральным заголовком «Англия при Стюартах»[138].

Правда, к тому времени такой взгляд стал анахронизмом, ибо превращение социализма в массовое движение на рубеже веков уже начало приносить свои плоды в историографии. Первый достойный внимания пример подал Р.Г. Тони, англокатолик и член Фабианского общества. В книге «Религия и становление капитализма», вышедшей в 1926 г., он использовал тезис Макса Вебера о протестантской этике, доказывая, что пуританство на самом деле являлось матрицей британского капитализма, которому, как он надеялся, вскоре придёт на смену этический социализм, черпающий вдохновение в допуританском христианстве[139]. Как и следовало ожидать, этот мягкий социализм вскоре полевел под воздействием более жёсткого варианта, созданного Октябрём 1917 г.

В 1940 г. марксист и член компартии Великобритании Кристофер Хилл опубликовал свою первую работу под простым названием «Английская революция», без каких-либо дополнительных характеристик. Он имел в виду в первую очередь события 1640–1660 гг., и в его глазах этот новооткрытый эпохальный раскол представлял собой «буржуазную революцию» в Англии[140], а сектанты-пуритане являлись далёким прообразом современного пролетариата — идеи, которые, несомненно, идут от Энгельса 1890-х гг.[141] Короче говоря, под влиянием российского примера Хилл сделал для английских левеллеров, диггеров и рантеров то же, что Лефевр чуть раньше для французских крестьян XVIII в.[142] Даже Тревельяну пришлось присоединиться к новому тренду и написать социальную историю Англии, которую он охарактеризовал как «историю без учёта