Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Мартин Малиа

о правильной христианской доктрине и надлежащей церковной организации, что в конечном счёте открыло перспективы для современной толерантности. Каковы были глубинные причины революции — другой вопрос, но никто не может спорить с тем, что современники эпохи думали, будто сражаются именно за две указанные выше цели.

Историческая обстановка

Если по поводу статуса «Великого мятежа» как революции есть сомнения, то насчёт того, являлась ли монархия первых Стюартов государством, сомнений нет. Но каким государством? Привычный ярлык для европейского государства того времени — «новая монархия». В качестве стандартных примеров приводятся Испания Фердинанда и Изабеллы, Франция Людовика XI, Англия Генриха VII. Что касается Англии, то ещё вопрос, можно ли определять тюдоровскую «новую монархию» как абсолютизм. Сами Тюдоры, конечно, считали, что можно: Генрих VIII после разрыва с Римом именовал своё королевство «империей», а Елизавета себя — «абсолютным государем». Тем не менее позже значительная часть тех, кому «миф творения» Великобритании представлялся сплавом актов национального самоутверждения, от демарша Генриха VIII в 1529 г. до провала абсолютистских претензий Стюартов в 1688 г., не желали вешать «континентальную» «алую букву» на предшественников последних. На самом деле режим, унаследованный Стюартами от Тюдоров, был абсолютным настолько же, насколько и любое другое династическое правление его времени. Расхождение появилось только в XVII в., когда «новая монархия» почти повсеместно скатилась к настоящему абсолютизму; наиболее совершенным его примером служило, разумеется, государство Людовика XIV (или Льюиса XIV, как назвал его Маколей), на фоне которого и стали наноситься завершающие штрихи британского национального мифа[153].

Возможно, прояснить проблему поможет беглый взгляд на её longue duree. В Европе становление государств происходило в три стадии. Вначале консолидировалась феодальная монархия XII–XIII вв., при которой пирамида вассалитета наконец стала более или менее эффективной командной структурой, но ничего похожего на прямую власть короля над страной не наблюдалось. Затем возникла «новая монархия» конца XV–XVI вв., приблизившаяся к прямому королевскому правлению вследствие ликвидации или укрощения высшей знати. И наконец, на первую половину XVII в., главным образом благодаря «военной революции», пришлась очередная волна государственного строительства, породившая в итоге государство, которое напрямую контролировало национальную территорию и потому безоговорочно может быть названо современным. Эти процессы сопровождались также развитием идеи высшего средоточия власти, или суверенитета, в политии, сформулированной Жаном Боденом в 1576 г., и принципа «интересов государства» (ragione di stato), впервые предложенного Джованни Ботеро в 1589 г., который превратил благополучие суверенной власти в самоцель, освободив её от традиционных нравственных ограничений. В контексте данной третьей стадии и следует рассматривать политику первых Стюартов. Карл I, в сущности, пытался подражать своему шурину Людовику XIII. К несчастью для него, он не располагал финансовыми и военными ресурсами последнего. Поэтому в самом глубинном смысле английская революция представляла собой отказ мириться с абсолютистской моделью построения государства и проведение неизбежной трансформации традиционной политии под руководством парламента, а не монарха.

Однако подобная трансформация не означала, что новое английское государство перестало быть «старым режимом» в широком смысле слова — как традиционный уклад или «общность» (Gemeinschaft). Более того, «старый режим» в значительной мере пережил XVII в. и даже 1789–1815 гг., уступив место современности лишь в период между эмансипацией католиков в 1828 г. и парламентской реформой 1832 г.[154] А его следы сохраняются до сих пор — в виде монархии, палаты лордов и церкви, «установленной законом».

Таким образом, Англия во многом была обществом «двух мечей» и «трёх сословий», хотя последние делились несколько иначе, чем в хрестоматийной французской модели. Король сам по себе являлся «первым сословием»; «второе сословие», представленное в палате лордов, состояло из пэров и епископов; «третье сословие», заседавшее в палате общин, включало в себя нетитулованных джентри и богатых горожан. Церковь в целом не составляла отдельного сословия, хотя епископы и низшее духовенство собирались отдельно от парламента на национальной церковной ассамблее, именуемой конвокацией, впрочем, Англия — не единственный случай отклонения от французской нормы. В Швеции, например, крестьянство образовало «четвёртое сословие», можно найти аномалии и в других странах. Главное, что повсеместно существовала законная корпоративная иерархия[155].

Поговорим теперь о более важных аспектах английской «исключительности», которая зачастую преувеличивается, но действительно имеет место. Во-первых, знаменитое островное положение Англии Сильно упрощает проблему обороны, не только потому, что делает вторжение сложнее технически, но и потому, что снижает затраты на оборону и, следовательно, облегчает бремя войны для всех государственных институтов[156].

Во-вторых, Англия, как гласит старое клише, «тесный островок». Со времени правления Альфреда Великого в IX в. она стала унитарным королевством, и её границы, в основном водные, не менялись более тысячи лет. Её традиционная соперница Франция, напротив, складывалась как политическая единица полтора столетия в результате приращения королевского домена, а стабильные северные и восточные границы смогла установить только при Людовике XIV. На другом конце континента московские князья точно так же создавали своё царство путём схожего светского процесса «собирания русских земель». Всё, что находилось между ними, превратилось в прочные национальные образования лишь в XIX в.

Кроме того, Англии очень повезло со способом приобщения к институциональной матрице всех европейских государств — феодализму. Ей не пришлось создавать такую систему относительного порядка из почти анархии 1000 г., как странам по ту сторону Ла-Манша: феодализм победил в Англии одним ударом благодаря норманнскому завоеванию в 1066 г. А норманнский феодализм был самым эффективным в Европе — единственным, при котором король действительно, а не теоретически стоял на вершине феодальной пирамиды[157]. Только норманнское же королевство Южной Италии и Сицилии представляло собой сравнимое по эффективности феодальное протогосударство; оно и составило основу исключительной, но недолговечной империи Фридриха II Гогенштауфена в начале XIII в. Причём английское королевство Вильгельма I и Генриха II, подобно Богемии Карла IV, имело максимальные размеры для успешной феодальной монархии (примерно два Нормандских герцогства). Эта монархия потерпела крах лишь дважды за историю своего существования: во время Войны Алой и Белой розы и «междуцарствия» XVII в. Ещё одним благословением для «царственного острова» стала относительная дешевизна управления его унитарным государством, поскольку должностные лица графств, шерифы и мировые судьи, принадлежали к местным нотаблям и служили королю бесплатно.

Столь же ранним экономическим развитием Англия похвастаться не могла. Почти до 1500 г. она в основном экспортировала сырьё, преимущественно шерсть для текстильной промышленности Фландрии и Флоренции. В течение XVI в. она с помощью завезённых фламандских работников устроила собственные шерстяные мануфактуры. В то же время английские корабли стали активно участвовать в осуществлении торговли в Северной Европе вплоть до русского Архангельска, а