Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Мартин Малиа

к началу XVII в. при содействии немецких шахтёров добыча угля превратилась в промышленное производство широких масштабов. По сути, Англия XVI в., которую впоследствии возьмут за образец индустриального развития более отсталые нации, сама, дебютируя на индустриальной сцене, воспользовалась, так сказать, «преимуществами отсталости» по сравнению с более развитыми соседями за Ла-Маншем. К моменту вступления Стюартов на престол Англия уже встала на путь, который в итоге приведёт её к экономическому лидерству в Европе.

В политическом отношении Англия XVI в. следовала модели сравнительно медленных, постепенных изменений без резких скачков и радикальных переломов. Благодаря этому она пережила церковную Реформацию в самой мягкой из возможных форме, хотя в ту эпоху столь крутые перемены почти неизбежно вели к насилию. Генрихова реформа 1529–1539 гг. была государственным актом, её начали не рьяные клирики, как в Германии, Швейцарии и Франции, она не сопровождалась массовым народным энтузиазмом. Это относится и к разрешению религиозного вопроса Елизаветой в 1560-х гг. Притом меньшинство пламенных реформаторов-пуритан, надеясь, что их действия в один прекрасный день приведут Реформацию к «завершению», оставалось под крылом официальной церкви до 1640 г., в отличие от Франции или Нидерландов, где кальвинисты откололись и основали параллельную церковь[158]. Для тех же, кто не желал ждать, существовала возможность эмигрировать в Колонию Массачусетского залива, которая в 1630-е гг. приняла около 20 тыс. эмигрантов. Примеры религиозных войн XVI в. во Франции и Нидерландах также способствовали умеренности при проведении английской реформы.

Вместе с тем государственный аппарат укреплялся путём создания различных «прерогативных судов»: Звёздной палаты для светских дел, Высокой комиссии по религиозным вопросам, других органов помимо судов общего права. Параллельно парламент, исторически и по закону служивший лишь продолжением королевской курии, или суда, хоть и оставался всецело послушным королевской воле, за столетие сделался де-факто частью центрального правительства. Главная причина этого, конечно, заключалась в том, что и Генрих, и Елизавета нуждались в общественной поддержке для осуществления своей церковной революции. Как джентри, так и корона получили выгоду от роспуска монастырей и распродажи их имущества. Благодаря частому созыву парламента упрочивалась преемственность его состава, увеличивалась возможность развития институциональных процедур, усиливалось чувство корпоративной идентичности. Конрад Расселл охарактеризовал государственную систему Тюдоров следующим образом: «Суть этой системы состояла в разделении фактической власти между короной и господствующими элементами имущих классов. Символическими выражениями этого партнёрства были парламент и понятие главенства закона, хотя на практике они сводились к одному и тому же, так как парламент являлся высшей законодательной властью»[159].

Демографические показатели британского государства были довольно скромны: в Англии и Уэльсе насчитывалось примерно 5 млн жителей, в Шотландии и Ирландии, вместе взятых, — ещё около миллиона. В столице Лондоне, который в середине века являлся вторым крупнейшим городом Европы после Парижа, проживало 450 тыс. чел., то есть 10% населения страны.

Пролог

Почему же исключительно успешная государственная машина, созданная Тюдорами, скатилась в кризис и развалилась при их преемниках? На деле эта система уже стала анахронизмом к тому времени, как её унаследовали Стюарты: как раз тогда наступила фаза «жёсткого» государственного строительства в Европе XVII в. Главным стимулом к ней послужила так называемая «военная революция» раннего Нового времени. С начала XVI до середины XVII в. борьба испанских Габсбургов и Франции за Италию и Нидерланды преобразила европейское военное дело. Использование пороха увеличило наступательную мощь; густая сеть укреплений во много раз усилила оборону; в ответ появились усовершенствованная артиллерия и массовая пехота, организованная в регулярные армии. Во время Тридцатилетней войны революция распространилась на восток, в Германию, и на север, в Швецию, а Британского архипелага достигла лишь в ходе гражданской войны XVII в.[160]

Всё это, конечно, стоило дорого, и в результате после двухсотлетнего процветания выборных штатов (собраний сословий) в большинстве стран Европы монархии в начале XVII в. стали отдавать предпочтение более послушному и стабильному постоянному бюрократическому аппарату. При Якове I стремление к такому новомодному абсолютизму проявлялось скорее в риторике, чем на практике. Он громко заявлял о божественном праве королей и упорно не поддавался давлению пуритан, желавших «завершения Реформации», которое на деле означало пресвитерианское, то есть выборное, управление церковью — такую систему он знал по Шотландии и верно понимал её несовместимость с идеей сильной монархии. В области реальной политики Якову не удался честолюбивый замысел объединить Англию и Шотландию в королевство Великобританию с единым парламентом. Что касается остального, то он вышел из затяжной войны с Испанией, начатой его предшественницей, и отказался ввязываться в Тридцатилетнюю войну после 1618 г., хотя большинству его подданных она представлялась борьбой за протестантство против контрреформации, а его зять был главной, причём терпящей поражение, силой на стороне протестантов. В результате Англия не присутствовала при основополагающем событии европейской дипломатии — заключении Вестфальского мира в 1648 г. Единственное преимущество подобной политики заключалось в том, что она не требовала больших расходов и тем самым позволяла избегать конфликта с парламентом из-за введения новых налогов, хотя периодически возникали разногласия по вопросу монополий и, разумеется, религии.

Дело пошло к кризису, когда на престол в 1625 г. вступил Карл I. Во-первых, он совершил ошибку, ввязавшись одновременно в две войны — с Испанией и Францией, что, разумеется, привело к увеличению расходов. В то же время он прикладывал наибольшие усилия в сфере государственного строительства не в центре своей власти, то есть в Англии, а на периферии монархии — в Ирландии. Там при лорде-лейтенанте Томасе Уэнтворте, будущем Ришелье Карла, беспокойное население было твёрдо подчинено контролю Дублина, парламент приведён к покорности, основана регулярная армия для подавления инакомыслящих католиков — Уэнтворт с полным правом называл такую политику «всеобъемлющей». Другой её аспект в Англии осуществлял новый архиепископ Кентерберийский, Уильям Лод. «Всеобъемлющая» политика здесь означала насаждение религиозного единообразия в церкви — стандартная абсолютистская политика того времени, но особенно рискованная в Англии, поскольку подразумевала активную кампанию против давно усвоенных пуританских взглядов, что, конечно, воспринималось как преследование. Политические меры Лода значительной части населения казались тем более оскорбительными, поскольку влекли за собой отказ от основной догмы протестантства — идеи предопределения — в пользу арминианской доктрины свободной воли («ереси», по мнению кальвинистов) и литургические нововведения в духе «высокой церкви», например перенос алтаря в восточную часть нефа и отделение его перилами, что попахивало «папизмом». В придачу королева Генриетта-Мария была католичкой и содержала во дворце католическую часовню. Всё вышеуказанное вызывало подозрения, будто король и Лод участвуют в «папистском заговоре».

На обоих направлениях своей политики Карл находился в невыгодных условиях из-за того, что