Серго Орджоникидзе. Командарм советской промышленности - Илья Сергеевич Ратьковский

«Шахтинский процесс» и июльский пленум 1928 года

Очевидно, что Орджоникидзе первоначально был полностью задействован в подготовке намечавшегося вскоре «Шахтинского процесса». Протокол Политбюро от 2 марта № 14 зафиксировал предложение Молотова и Сталина, согласно которому по «Шахтинскому делу» была организована комиссия в составе Рыкова, Орджоникидзе, Сталина, Молотова и Куйбышева. Комиссии было предоставлено право окончательного решения срочных вопросов от имени Политбюро с последующим докладом в Политбюро. Созыв комиссии поручили Рыкову[549]. Решением Политбюро от 13 марта 1928 года в состав комиссии по «Шахтинскому делу» был введен Ворошилов, хотя его пребывание в составе комиссии было временным, возможно, из-за его сомнений. Известно более раннее письмо К. Е. Ворошилова М. П. Томскому от 2 февраля 1928 года: «Миша, скажи откровенно, не вляпаемся мы при открытии суда в „Шахтинском деле“? Нет ли перегиба в этом деле местных работников, в частности краевого ОГПУ?» На что Томский ответил: «По шахтинскому и вообще по угольному делу такой опасности нет. Это картина ясная. Главные персонажи в сознании. Мое отношение таково, что не мешало бы еще полдюжины коммунистов посадить»[550].

Однако позднее руководящая шестерка по подготовке «Шахтинского процесса» сократилась до тройки. Согласно протоколу заседаний Политбюро от 19 апреля было решено ликвидировать комиссию по «Шахтинскому процессу». Взамен ее создавалась комиссия для разрешения вопросов, связанных с дальнейшей борьбой ОГПУ против вредительских организаций, а также с процессом в Донбассе, в составе Рыкова, Молотова, Орджоникидзе[551]. Из прежнего состава комиссии были выведены Сталин, Куйбышев, Ворошилов. Правда и этот состав оказался временным. На Политбюро 3 мая председателем суда был утвержден А. Я. Вышинский, а также было принято решение заменить на время отсутствия в комиссии по «Шахтинскому делу» Рыкова Рудзутаком, Орджоникидзе — Янсоном[552]. Связано это было отчасти с состоянием здоровья указанных деятелей и намечавшимися их отпусками. Самым здоровым из шестерки оказался Молотов, который продолжал курировать процесс.

Возможна и другая причина «отстранения» Орджоникидзе от дальнейшего участия в контроле над ходом судебного процесса. Серго, при всей близости к Сталину, все же был достаточно самостоятельной фигурой. Так, в том же апреле при обсуждении вопроса о ведомственной принадлежности учреждений высшего технического образования Орджоникидзе вместе с А. А. Андреевым поддержал Н. К. Крупскую и Наркомат просвещения, в отличие от Сталина, Куйбышева, Молотова и Кагановича, которые выступили за принадлежность их Наркомату промышленности[553]. Отметим и другой момент — близость Орджоникидзе в этот период к Н. И. Бухарину. О вредителях и примазавшихся к партии писались и ставились в 1928 году пьесы, не всегда качественные. Одну из таких пьес драматурга В. М. Киршона[554] «Рельсы гудят» в театре МГСПС (сейчас Театр имени Моссовета) в мае посетило партийное руководство, в том числе Серго. «Очевидцы вспоминали, что во время посещения спектакля членами Политбюро чаще всех возмущался абсурдностью пьесы Н. И. Бухарин. Импульсивный Г. К. Орджоникидзе, услышав куплеты про ВКП, подошел к рампе и выкрикнул: „Замолчи, сволочь!“»[555].

Вероятно, что речь идет о следующем тексте:

Джон не долго рассуждал,

Заявление подал,

И, попавши в ВКП,

Шел по ленинской тропе.

Вот какой счастливый он,

Этот славный малый Джон!

Он теперь, лаская Кет,

Вынимает партбилет.

ВКП — это грезы,

ВКП — это розы,

ВКП — это счастье мое![556]

Присутствовал Орджоникидзе и на майском VIII съезде ВЛКСМ. Сближение Бухарина и Орджоникидзе в 1927–1928 годах было очевидным. При этом именно Бухарин был настроен максималистски по отношению к подсудимым, пытаясь использовать процесс для усиления своих позиций в руководстве партии.

Весь май 1928 года Орджоникидзе плотно работал, принимал участие в работе Политбюро. Среди прочих поручений Политбюро этого периода были дела, связанные с военной промышленностью[557]. Согласно же решению Политбюро от 10 мая Орджоникидзе должен был уйти в отпуск на 2 месяца с 1 июня[558] (отпуск окажется гораздо более продолжительным). Очевидно, что утверждение данного срока отпуска Серго не предусматривало его участия в предстоящем судебном процессе. Поэтому в дальнейшем Орджоникидзе напрямую не участвовал в подготовке «Шахтинского процесса». Позиции Бухарина, сторонника более жестких мер к вредителям в промышленности, были ослаблены. Преувеличивать неприятие данного процесса со стороны Серго также не стоит. Позднее, в связи с «успешным» окончанием дела А. А. Андреев, Г. К. Орджоникидзе и А. И. Микоян ходатайствовали перед Политбюро о награждении полномочного представителя ОГПУ Е. Г. Евдокимова и начальника экономического отдела Северо-Кавказского управления К. И. Зонова (организаторов дела) орденами Красного Знамени. А летом 1930 года на XVI партсъезде председатель ЦКК ВКП(б) Г. К. Орджоникидзе осудил массовое недоверие коммунистов к «Шахтинскому процессу» и другим вредительским уголовным процессам: «Незачем повторять, какую громадную роль сыграло ГПУ в раскрытии вредительства… Но в то время громадное количество наших работников не верило этому, — считали, что ГПУ перебарщивает, и с большим трудом приходилось убеждать, что вредительство налицо»[559]. Очевидна близость позиций Бухарина и Орджоникидзе.

На скамье подсудимых по проходившему в Колонном зале Дома Союзов с 18 мая по 6 июля 1928 года по «Шахтинскому процессу» оказались 53 человека (в том числе и несколько граждан Германии), работавшие на угледобывающих предприятиях. Большинство из них представляли старую техническую интеллигенцию. Инженеров обвиняли в заговоре, инспирированном из-за границы. Государственное обвинение поддерживал Н. В. Крыленко, выделивший «три формы вредительства»: неправильную эксплуатацию шахт, порчу машин и оборудования, неправильный выбор места для новых разработок угля, в результате чего себестоимость угля якобы была высокой, а качество — низким. «Шахтинцам» вменялась в вину не только «вредительская» деятельность, но и создание подпольной организации, поддерживавшей связи с «московскими вредителями» и зарубежными антисоветскими центрами. Подсудимые обвинялись в том, что они должны были нарушать производственный процесс, устраивать взрывы и пожары на фабриках, электростанциях и шахтах, портить системы вентиляции в шахтах, тратить деньги на ненужное оборудование, всячески ухудшать условия жизни рабочих.

Объективные условия первых лет индустриализации СССР, такие как использование труда неквалифицированных и неграмотных рабочих, отсутствие у ряда руководителей технического образования и т. д., действительно приводили к крупным авариям, порче оборудования, взрывам. Однако о целенаправленной, преднамеренной вредительской деятельности, якобы осуществляемой буржуазными специалистами, объединенными в некую преступную группу, не могло быть и речи. Тем не менее приговор Специального присутствия Верховного Суда СССР под председательством А. Я. Вышинского был суров: 11 человек приговаривались к высшей мере наказания, остальные подсудимые получали различные сроки лишения свободы. Только несколько человек, включая германских граждан, были помилованы. Шестерым приговоренным к высшей мере наказания Президиум ЦИК СССР заменил расстрел 10