Серго Орджоникидзе. Командарм советской промышленности - Илья Сергеевич Ратьковский

Вдруг ни с того ни с сего в присутствии шофера Сталин говорит: „Вот вы сейчас высоко цените Рыкова, Томского, Бухарина, считаете их чуть ли не незаменимыми людьми. А вскоре вместо них поставим вас, и вы лучше будете работать“.

Мы были поражены: как это может быть? Во-первых, и я, и Серго, и Киров действительно знали и искренне думали, что Рыков, Томский, Бухарин опытнее нас, лучше работают, просто у каждого было свое место.

Эта мысль потом нас не покидала. Мы ходили с Серго и Кировым и думали: что со Сталиным происходит, чего он хочет? Такое сужение руководства, почему он предполагает это сделать, зачем? Эти люди хотят со Сталиным работать. К тому же не было серьезных принципиальных разногласий. Одно дело — разногласия с Троцким. Мы жалели зараженные троцкизмом кадры, однако политическая необходимость их отстранения от руководства была ясна. Но Рыкова, Томского, Бухарина, и даже Зиновьева и Каменева мы честно не хотели отсекать»[569]. Однако Орджоникидзе в июле отсутствовал в Москве, а Микоян промолчал. При этом Сталин подозревал о мнимости политического раскаяния Бухарина, Каменева и прочих оппозиционеров… В этом он оказался прав.

Два удара по Орджоникидзе:

проблемы со здоровьем и «предательство» Бухарина

В целом здоровье Орджоникидзе во второй половине июля улучшилось. Это не осталось незамеченным товарищами по Кавказу. Так, в письме Орджоникидзе от 19 июля Л. П. Берия пожелал ему «скорейшего и окончательного выздоровления». Одновременно он заявил о самых теплых чувствах к Орджоникидзе: «Серго, Ваше отношение и доверие ко мне давало и дает энергию, инициативу и уменье работать. Серго, кроме Вас, у меня нет никого, Вы для меня больше, чем отец, брат. Я Вами дышу и живу. И чтобы подвести Вас, — я не способен, я скорее пулю пущу себе в голову, чем не оправдать Вашего ко мне отношения»[570].

Сам Орджоникидзе считал, что может прервать свой продолжавшийся уже два месяца отпуск и вернуться в Москву. Однако 27 июля Сталин, Молотов и Рыков вновь отправили Орджоникидзе телеграмму, в которой говорилось: «Считаем необходимым, чтобы ты пробыл [в] Кисловодске, как рекомендуют врачи, до 12–15 августа»[571]. Очевидно, что это могло быть как проявлением заботы о здоровье близкого товарища, так и свидетельством нежелания по политическим мотивам видеть Орджоникидзе в Москве. В то время Орджоникидзе придерживался компромиссных взглядов в отношении бывших оппозиционеров из старых большевиков, что могло быть причиной подобных комбинаций.

Между тем 3 августа Д. А. Бурмин докладывал Молотову в Москву о Серго: «Три недели острых припадков нет. Тупые небольшие боли продолжаются. Температура нормальная. Моча без перемен. Самочувствие среднее»[572]. Однако и после этого в Москве считали необходимым продолжить лечение Орджоникидзе, более того — за рубежом. На заседании Политбюро от 16 августа первым обсуждался вопрос о состоянии здоровья Серго. Сообщение подготовил его друг и соратник К. Е. Ворошилов. В результате Политбюро приняло следующее решение: «Считать необходимым немедленно отправить т. Орджоникидзе за границу для лечения. Проведение практических мер с отправкой за границу поручить т. Рудзутаку»[573]. Данное решение было до него доведено.

Достаточно оперативно, к 17 августа, для Серго и его жены были изготовлены диппаспорта за подписью М. Литвинова. Орджоникидзе в своем паспорте значился как Николай Александрович Орбелиани, его жена как Зинаида Гавриловна Орбелиани. Были получены польские и германские визы, сделаны новые фотографии для них, при этом Орджоникидзе на фотографии был коротко пострижен. Подлинники этих паспортов находятся в личном архиве Орджоникидзе в РГАСПИ[574].

18 августа Орджоникидзе пишет Сталину о возможном выезде за границу для лечения и своей предполагаемой операции: «Едва что-либо выйдет из этой канители, но черт с ним, попробую и это. Думаю, что если операция станет неизбежной, сделать ее здесь. Пусть сделает Федоров. Ну об этом успею написать еще оттуда… Вообще, брат, придется здорово подтянуться, а я, черт меня, как раз в это время должен возиться со своими гнилыми почками, но ничего, думаю. Что еще раз сумею, хотя бы на время, выскочить. Крепко, крепко целую тебя и Надю. Будь здоров. Привет от Зины обоим. Твой Серго»[575]. Вскоре Орджоникидзе с женой выехали на лечение, судя по печатям, въезд в Германию произошел 29 августа.

Заграничный паспорт Г. К. Орджоникидзе

[РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 1. Д. 144. Л. 77–78]

Немецкие врачи не обнаружили следов туберкулеза в почках. Об этом, в частности, упоминалось в переписке Орджоникидзе и Ворошилова. 19 сентября Ворошилов писал Серго: «Уже на маневрах узнал, что у тебя ничего не находят и о том, что ты вскоре возвращаешься. И то, и другое меня очень обрадовало. Сегодня получил от тебя письмецо, в котором ты подтверждаешь первоначальные сведения об отсутствии показателей туберкулеза. Я почему-то убежден, что никакого туб[еркуле]за у тебя и нет. Нашим врачам я и раньше не верил ни на грош, а теперь — после опытов с Ек[атериной] Дав[идовной], тобой, Демьяном и сонмом других товарищей, окончательно решил для себя — лучше уж околевать по воле „всевышнего“, чем пользоваться „учеными“ знахарями. Я ни на минуту не допускаю, чтобы немцы не могли обнаружить палочек, если они в организме присутствуют, очевидно, их и не было, и немцы из приличия (поддержать авторитет коллег) копаются, ищут и… зарабатывают на всем деле. Ну, черт с ними, пусть зарабатывают, только бы все обошлось благополучно»[576].

Народный комиссар Рабоче-крестьянской инспекции СССР Г. К. Орджоникидзе и народный комиссар по военным и морским делам СССР К. Е. Ворошилов в Кремле

1929

[РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 32. Д. 48]

Сомнения врачей в срочности и необходимости операции привели к тому, что Орджоникидзе, не дождавшись их вердикта, вернулся к работе в Москве и присутствовал на всех заседаниях Политбюро начиная с 27 сентября[577]. Среди принятых Политбюро решений, которые имели прямое отношение к Орджоникидзе, было назначение его 4 октября председателем комиссии «для выработки ряда мер со стороны хозяйственных, профессиональных и партийных органов для улучшения работы специалистов и техников, упорядочения взаимоотношений между профсоюзами и хозяйственниками и дальнейшей борьбы с вредителями»[578].

В конце 1928 года состояние здоровья Орджоникидзе опять ухудшилось. 20 декабря Политбюро рассмотрело вопрос о внеочередном отпуске Серго. Было решено предоставить ему отпуск для лечения вплоть до 10 января 1929 года[579]. Предполагалось, что лечение даст эффект, и Орджоникидзе