И море, и Гомер – всё движется любовью… - Евгений Михайлович Голубовский

И вот она романы крутит

И наглым хохотом хохочет.

А то, что было, то, что будет, —

Про это знать она не хочет.

Если бы я знал только это стихотворение Бориса Слуцкого, все равно он был бы среди моих любимых поэтов. Но это – одно из многих.

Бывают ли чудеса? Всегда утверждал, что бывают.

Можете ли представить себе, что человек умер более 25 лет тому, а мы ежегодно читаем его НОВЫЕ и НОВЫЕ стихи. И одно лучше другого.

И никакой мистики.

Один из лучших поэтов, рождённых Великой Отечественной Борис Слуцкий сегодня мог бы отметить 100-летие.

Родился в Славянске 7 мая 1919 года. До войны закончил юрфак и литинститут. А потом война, ранения, контузии, и гвардии майором демобилизовался, чтобы рассказать о войне, а точнее – заговорить голосом войны.

Нужно ли объяснять, что его не печатали. Десять послевоенных лет.

Впервые я прочитал стихи Бориса Слуцкого в статье о поэте, которую написал Илья Эренбург и опубликовала 26 июля 1956 года «Литературная газета».

Статья так и называлась «О стихах Бориса Слуцкого». И там впервые я прочитал удивительное стихотворение «Лошади в океане»

Сейчас его все знают, оно даже стало песней. Но тогда, как врезалось в память:

«Лошади умеют плавать,

Но не хорошо, недалеко…»

Слуцкий привнёс в поэзию новый звук. Он, вслед за Некрасовым, тем, старым, классическим, не боялся рассказывать.

Кстати, Эренбург сравнил его с другим Некрасовым, с Виктором Платоновичем, автором «В окопах Сталинграда», рассуждая о том, что вслед за прозой войны рождена поэзия войны.

Статья сделала свое дело, в 1957 году вышла книга Бориса Слуцкого «Память», всего сорок стихотворений. Но каких! Михаил Светлов на заседании секции поэзии Союза писателей сказал очень просто – мы должны признать, что в литературу пришёл поэт лучше всех нас…

Много позднее Иосиф Бродский напишет: «Именно Слуцкий, едва ли не в одиночку, изменил звучание послевоенной русской поэзии».

Я мог бы цитировать и цитировать мои любимые стихи Слуцкого:

«Мелкие пожизненные хлопоты,

По добыче славы и деньжат

К жизненному опыту

Не принадлежат»

Мог бы отослать к его книгам, но при этом предупредить, что его стихи вечно не удовлетворяли цензуру, вечно пугали редакторов.

Чтоб вы представили, как обращались со стихами, приведу пример из хрестоматийного – «Кёльнская яма»

У Слуцкого:

«Камнями, а больше ногтями, чем было,

Чего под руками обильно, довольно

Мы выскребли надпись над нашей могилой,

Посланье бойцу – покорителю Кёльна…»

Эта же строфа в печати:

«Собрав свои последние силы,

Мы выскребли надпись на стенке отвесной,

Короткую надпись над нашей могилой,

Письмо солдату страны советской».

Вот такие правки.

Не случайно Борис Слуцкий с горечью писал:

«я ещё без поправок свою книгу издам…»

Мне повезло. Я был знаком с Борисом Абрамовичем Слуцким, бывал у него дома, знакомил его с работами одесских авангардистов, а он был собирателем живописи, он знакомил меня с московскими художниками Юрием Васильевым, Дмитрием Краснопевцевым, но главное – слушал, как он читал стихи.

Могу даже назвать день, когда Слуцкий читал мне и Вале свои новые стихи – 19 января 1962 года. Просто взял с полки сборник «Сегодня и вчера», на котором дарственная надпись – «Вале и Жене Голубовским – совершенно сердечно».

Много говорили в тот и другие разы о его учителях, а среди них был и Кирсанов, о его студийцах, некоторых я знал – одессита Гарри Гордона, москвича Алексея Королева…

И читал стихи он жёстко, без пафоса, даже, я бы сказал, с иронией.

«Я строю на песке, а тот песок

Еще недавно мне скалой казался,

Он был скалой, для всех скалой остался,

А для меня рассыпался в песок».

Это о его заблуждениях, о преодолении заблуждений.

У Бориса Слуцкого почти не было любовной лирики. Он достаточно поздно встретил женщину, которую полюбил, Татьяну Дашковскую. Десять лет безоблачного счастья. И ещё десять лет ее смертельной болезни, Борис Абрамович делал все. Ночами переводил стихи поэтов из республик, за это платили, сумел отвезти Татьяну в Париж, в клинику, где вроде бы умели бороться. Не помогло. Татьяна Дашковская умерла в феврале 1977 года. Как рассказывают, Слуцкий не мог ни с кем общаться, несколько месяцев он денно и нощно писал стихи, заполняя мелким, неразборчивым почерком толстые бухгалтерские книги.

А потом практически перестал разговаривать, общаться. Жизнь продолжалась. Но она потеряла смысл. Любимая женщина ушла и ушли стихи.

И вот тут начинается вторая жизнь Слуцкого. У него всегда были ученики, почитатели. И вот один из них, Юрий Болдырев, получив разрешение поэта, начал разбирать его рукописи.

Борис Слуцкий умер 23 февраля 1986 года. Его литсекретарь Юрий Болдырев пережил поэта на семь лет. Но за это время он открыл читателям сотни новых стихов.

Умер Болдырев. Но за блокноты Слуцкого взялся инженер, бард Андрей Крамаренко. И стихопад продолжается. Всем смертям назло.

Вот, к примеру:

«Когда нам предпишут свободу,

Приказом свободу введут,

Когда нас обяжут с работы

Идти, куда мы хотим.

И будет не надо, как надо,

А надо – как мы хотим.

Наверно, мы не захотим,

Как прежде бывало, как ранее,

Пойдем на профсобрание,

Мы сами его созовем»

Все чаще вижу, как цитируют Слуцкого, порой даже не называя имени. Как будто, слова народные. Но и это предвидел Борис Абрамович:

«И безмолвный ещё с Годунова,

Молчаливый советский народ

Говорит иногда моё слово,

Применяет мой оборот»

О Слуцком написано много. Для одних он лучший поэт XX века. Мне кажется, что это преувеличение. Для других – сломавшийся в 1958 году, когда был среди тех, кто осудил Пастернака.

А он человек, развивавшийся, становящийся нравственней, умнее, не лежачий камень, а совершенствующийся человек. Он сам себя судил строгим судом.

«Где-то струсил. И этот случай,

как его там ни назови,

Солью самою злой, колючей

Оседает в моей крови.

Солит мысли твои, поступки,

Вместе рядом ест и пьет,

И подрагивает, и постукивает,

И покою