Дом моей матери. Шокирующая история идеальной семьи - Шари Франке

– С ними все в порядке, – рявкнула Руби. – Они достаточно взрослые, чтобы позаботиться о себе. Проблема в тебе, Шари. В твоей ревности, в жажде внимания!

Я почувствовала, как истерический смех рвется из моей груди. Как она могла обернуть это против меня? Но, собственно, разве это не ее излюбленный метод?

– Проблема не во мне, – сказала я уверенней, чем чувствовала себя. – Ты рисковала их безопасностью. Я поступила как подсказывал долг.

Глаза Руби грозно сверкнули.

– Как подсказывал долг? Ты понятия не имеешь о долге! Ты просто ребенок, разыгрывающий из себя взрослого. Твои братья и сестры тебя боятся – теперь, после того как ты вызвала к ним полицию.

Ее лицо стало суровым, губы сжались в тонкую нить.

– Когда-нибудь, Шари, ты еще приползешь ко мне. Будешь умолять о прощении. И как бы мне ни было тяжело, я тебе его дам.

– Прощение за что, мам?

– Ты повсюду распространяешь ложь обо мне, и она разлетается как семена одуванчика по полю. Они прорастут, и однажды тебе придется вернуться и сорвать их, а потом извиняться передо мной.

– Я не стану извиняться за правду, – тихо, но решительно ответила я.

– Как ты смела обращаться к Кевину и Чеду у меня за спиной?! – прошипела она, брызжа слюной.

– Они тоже моя семья. Ты не можешь указывать мне, с кем говорить, – я чувствовала, как во мне растет гнев, жгучий и острый.

Руби издала сухой безжалостный смешок.

– Семья? Я тебя умоляю! Ты ясно дала понять, что не хочешь иметь с этой семьей ничего общего. Ты предательница, Шари. Иуда в нашем роду.

Слезы потекли у меня по лицу, по щекам, горячие и липкие.

– Ты всегда меня ненавидела, – прошептала она. – С тех пор как тебе исполнилось пять, я видела это в твоих глазах. В том, как ты смотрела на меня, как меня осуждала. Ты никогда не ценила того, что я для тебя делала, жертв, которые я приносила.

– Это неправда! – глухо пробормотала я. – Я никогда тебя не ненавидела, мам. Я просто тебя боялась.

Руби покачала головой.

– Ты как римляне из Библии, – сказала она. – Даешь мне уксус, когда я погибаю от жажды, распинаешь меня ради собственного эгоизма.

Я слышала, как миссис Хеймонд что-то произнесла себе под нос – что-то подозрительно похожее на «Да бога ради!». Но я была слишком сконцентрирована на Руби, чтобы обращать внимание. Я чувствовала приближение панической атаки: грудь сдавило, зрение помутилось.

Но Руби еще не закончила.

– Когда будешь готова извиниться, по-настоящему извиниться, может быть, мы еще сможем стать семьей, – сказала она мне. – Но до тех пор не вздумай обращаться ко мне, к Кевину или Чеду, или к другим детям. Потому что ответа ты не получишь.

Миссис Хеймонд шагнула вперед и сказала негромко, но твердо:

– Руби, думаю, вам пора отдать Шари ее документы, чтобы мы могли уехать.

На секунду я подумала, что Руби возразит, сорвется в очередную нотацию. Но что-то в глазах миссис Хеймонд, в решительно сжатых челюстях заставило ее остановиться.

Руби сунула мне бумаги, нечаянно коснувшись моей руки.

– Вот, – отрезала она холодно и отчужденно.

Я прижала документы к груди.

– И последнее, – сказала Руби. – Я видела твои сториз. Ты можешь пообещать больше не обсуждать это в соцсетях?

Я аккуратно убрала бумаги себе в сумку, прежде чем ответить.

– Нет.

Это был последний раз, когда я общалась с матерью.

Миссис Хеймонд отвела меня к машине, осторожно поддерживая рукой, потому что у меня подкашивались ноги.

Когда я упала на пассажирское сиденье, во мне словно прорвало плотину. Я затряслась всем телом, хватая ртом воздух. Миссис Хеймонд не сказала ни слова, просто завела мотор и поехала вперед, так сжимая руль, что костяшки пальцев у нее побелели. Дома, деревья, почтовые ящики – все смазалось перед глазами в одно пятно.

От меня отказались. Исключили из семьи. Боль была неописуемой, потеря – такой невыносимой, что ее можно было сравнить с ампутацией: как будто у меня отрезали часть души.

Миссис Хеймонд нашла мою руку и пожала. Ее ладонь была теплой, а прикосновение – успокаивающим. Она не пыталась заполнить молчание словами утешения или пустыми уговорами. Не пыталась приуменьшить чудовищность того, что произошло у нее на глазах. Она просто держала меня за руку в молчаливом обещании, что будет рядом, и ее пальцы крепко сжимали мои.

Часть 5

Падение проклятых

Глава 38

Эхо-камера

Прошлой ночью мне приснилось, что я держу младшую сестру на коленях и объясняю ей, почему пока не могу общаться с семьей. Я ей сказала, что люблю ее, и попросила обязательно найти меня, когда она вырастет. Я проснулась с таким чувством, что ей приснился тот же сон. Мы увидели его обе.

Сегодня день рождения папы. Я отправила ему сообщение и не ожидала ответа, но мне все равно стало обидно, что он промолчал. Мне очень хочется иметь кого-то, к кому я могла бы обращаться «мама» и «папа». Это согревало мне сердце, а теперь я этого лишена.

Моя сториз спровоцировала новую волну слухов; люди со всего мира высказывали мнения и теории.

«Я всегда считала, что с этой семьей что-то не так».

«Бедняжка Шари, не представляю, что должно было случиться, чтобы она отвернулась от Руби».

Я читала комментарии, личные сообщения от незнакомцев. «Если бы только они знали всю историю того, что творится в моей семье», – думала я печально.

Я находила утешение в доме Хеймондов. Они показали мне другой образ жизни и другую любовь – ту, которой я никогда не знала раньше. Она давалась просто так и не требовала, чтобы я завязывалась узлом ради ее завоевания. Любовь дарили мне неограниченно и безусловно.

Как-то раз я сидела у Хеймондов в их уютной гостиной, и внезапно слова сами вылетели у меня изо рта:

– Могу я называть вас мамой и папой?

Стоило мне это произнести, как мои щеки вспыхнули.

Лицо миссис Хеймонд засветилось как рождественская елка, глаза заблестели.

– О, дорогая! – воскликнула она, прижимая меня к себе с такой силой, что у меня чуть не хрустнули ребра. – Ну конечно! Для меня большая честь, что ты хочешь называть меня мамой.

Я нуждалась в них и в стабильности, которую они олицетворяли. Нуждалась в людях, которые ведут себя как настоящая семья, – на