Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

17 июня. Опять в городе: у Н ад. Як- ны. Она завтра уезжает с Евг. Як. [25] с нова в Верею, но делает это с неохотой. Поссорилась с Оттенами [26] и читала мне письмо к ним. <…>

18 июня. Прочитал рукопись автобиогр. повести некоей Зинаиды Лихачевой о ее пребывании на Колыме «Деталь монумента»[27]. По содержанию это, так сказать, параллельно мемуарам Аксеновой, но уже по кругозору и менее ярко написано, хотя и не бездарно и вовсе не безвкусно. Якир мне говорил, что есть талантливые мемуары какого-то Газарьяна [28] (тоже о тюрьмах и лагерях), но я их не читал. Любопытно, что все ненапечатанное интереснее напечатанного (не исключая и «Ивана Денисовича»). Редакции, как к магниту, тянутся к посредственности. По словам автора [Лихачевой?] (я ее не знаю: мне передали) Алдан Семенов стукач, за которым много лагерных дел.

<…> И еще читал письма Левы[29] с Колымы за 42, 43, 44 и 45 годы. <…> — о н рвался на материк, к нам, в Москву, и добился этого с моей помощью — и погиб здесь, а там мог бы выжить, как выжил Валя Португалов [30]. Неужели ранние его письма погибли в недрах МГБ при моем аресте? Надо еще поискать в горах бумаг. Может быть, что-то и найдется.

<…> Т. и Т.[31] уже в Гаграх. Мне это приятно, хотя я и остался сам без гроша.

30 июня. Событие в жизни книжника. <…> Но вот Н. Д. [Волков] умер и я узнал, что Г. М. Рахлин разбирает по просьбе Зеркаловой знаменитую волковскую библиотеку[32]. Полушутя я попросил его сказать З-ой, что у Н. Д. остались такие-то мои книги. Он их нашел, сказал и она поручила ему их мне передать. И вот они у меня. И дело не только в том, что это редкость [трилогия В л. Крымова «За миллионами»], но и в том, что пропавшее вернулось…

Г. М. пишет нечто вроде мемуаров. По его словам, Зеркалова сожгла уйму писем Книппер — Чеховой к Н. Д., а в них были драгоценные подробности жизни Худож. театра[33].

1 июля. <…> Перечитываю Крымова[34]. Странная, но не бездарная книга — вернее — книги… Автор еще жив. Он богатый человек, живет под Парижем. Ему 88 лет. От эмиграции он всегда был в стороне. Недавно ездивший в Париж Зильберштейн[35] недавно виделся с ним.

Еще не привык к машинке и медленно пишу на ней. Люблю свою старую Эрику.

2 июля. <…> Купил, наконец, том А. Белого в Большой серии Библиотеки поэта в первые же часы в Лавке после открытия. Мое нетерпенье не вознаграждено: перелистывал, разочаровываясь. Белый-поэт меньше своей славы и меньше самого себя, в отличие от Мандельштама. Трудно оспаривать, что в его личности было нечто близкое к гениальности, но все это как бы выразилось случайными, необязательными, не единственными словами. Для современников он значил больше, чем для последующих поколений: для них стихи его были приложением к его личности, удивительной, захватывающей и оригинальной. Без нее — наедине с читателем — они теряют огромную долю колдовства, [если] не все колдовство. Многое читаешь с недоумением и почти сердясь на поэта за претенциозность. Конечно, есть блестки настоящего: поэтом Б. все-таки был, но небрежность и ломанье заслоняют их.

<…> Послал письмо Н. Я. Она уже в Верее. <…>

Все время чувствую себя полу — больным.

5 июля. Третьего дня утром на такси (когда мало денег, не стоит их экономить — такая примета у меня!) приехал в Загорянку. <…>

Загорянка великолепна, мила, волшебно красива.

Днем приезжают Лева с Люсей, жарится шашлык.

<…> Сейчас буду пить чай с собственной клубникой, которая еще каким-то чудом растет.

7 июля. Сегодня еду в Ленинград. Чуть не написал «возвращаюсь». В самом деле, я уже несколько лет живу там больше, чем в моей милой Москве.

[Между записями от 11 и 12 июля вложен листок с перечислением актеров для кинопроб к/ф «Зеленая карета» на худсовете «Ленфильма»: <…> Варя Асенкова — Э. Быстрицкая, И. Губанова и Н. Тенякова.]

18 июля. Написал «коротышку»- рецензию на сборник о Есенине для «Нов. мира». Две с половиной странички[36]. <…>

20 июля. Ночью после «Трех сестер» ссора с Эммой.

Бразилия выбыла из чемпионата. <…>

Доронина ушла из БДТ в МХТ и Товстоногов зовет Тенякову. Беспокойство Фрида. Днем вроде примирения, а к вечеру снова обострение с Э. Самое трудное, что мы оба не понимаем друг друга. Ночное примирение в постели. Надолго ли?

23 июля. Вчера ночью было 8 лет близости с Эммой. После нескольких дней ссор — сносный день. <…>

24 июля. <…>

Как Эмма может быть мила, когда ей этого самой хочется! Она читает роман Бека и замечания ее точны.

Все неплохо, пожалуй, но чтобы работать, нужно одиночество. Все не обязательно, кроме одиночества.

26 июля. <…> Начал писать последнюю картину «Молодости театра». Пишется подозрительно легко и это остонавливает.

Для вдохновения стал перечитывать «Театральный роман» Булгакова. Лучше прозы он не писал.

30 июля. <…> В «Лит. г азете» письмо в редакцию Твардовского, стихи Шаламова и перепечатка из китайской прессы об учении Мао Дзэ Дуня в применении к парикмахерскому делу.

9 авг. От машинки дым идет. Переписываю статью набело, чтобы отправить завтра с утра в редакцию. Назвал ее «Союз читателей». <…>

За месяц написал более листа критики, кое-что для пьесы и всякие наброски, которые не в счет. Если бы все пошло и сполна расплатились — недурно, пожалуй, хотя все время себя упрекал, стыдил, подгонял…

Почти и привык к новой Эрике.

16 авг. Д. Е.[37] сообщает, что будущей весной намечено провести еще одну конференцию, посвященную Блоку и после выпустить в Тарту сборник «Блок и его время». <…>. По его словам, «Библиотека поэта» все-таки будет выпускать Мандельштама и предисловие, вместо забракованного Македоновского [38] предлагают написать Л. Я. Гинзбург. <…>

18 авг. Сегодня, наконец, уезжаем.

Утром был у Киселева. Он рассказал мне, что при встрече с ним Е. Сурков не мог скрыть своего недружелюбия по отношению ко мне. Он меня ненавидит согласно психологическому закону, по которому человек не любит тех, кому