Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц

Ознакомительный фрагментоценках этих деятелей; в случае с Нероном недруги оказались более убедительными – как в своих сочинениях, так и в реальной жизни. В истории проигравшие почти никогда не оставляют воспоминаний, не формируют образов и ракурсов исторической памяти.

Взвешенные или даже позитивные мнения о Нероне со времен Античности встречаются крайне редко. В стихах поэта Тита Кальпурния Сицилийского Нерон отождествляется с Аполлоном и Марсом, даже с Юпитером, его встречают как мессию[45]. В написанных на заре правления Нерона стихах преобладает чувство облегчения в связи с началом нового царствования после смерти ненавистного императора Клавдия. То же самое относится и к Carmina Einsidlensia, сохранившимся в виде фрагментов пасторальных поэм времен Нерона, которые воспевают в гимнах молодого правителя[46]. Восторженное изображение Нерона в образе Аполлона в сатире Сенеки «Отыквление божественного Клавдия» (Apocolocyntosis), написанной в 54 году, тоже, так сказать, вписывается в интересы идеологии, требующей обособить Нерона от его предшественника Клавдия, фактического – и радикально очерненного – главного героя этого произведения[47]. Наконец, так называемая «Латинская Илиада», переложение «Илиады» Гомера, – еще один пример того, как Нерон предстает в качестве миротворца и талантливого сочинителя. Согласно последним исследованиям, сочинение датируется периодом между 60 и 65 годами[48]. На удивление, это довольно позднее время: Нерон уже убил мать и, возможно, прославился как предполагаемый поджигатель Рима.

Со смертью Нерона доброжелательные тона почти полностью исчезают. Хотя первые годы его правления часто отмечаются как благополучные, например у Светония, таким образом композиционно лишь усиливается контраст с годами тиранического правления, начало которого большинство античных авторов связывают с убийством Агриппины в 59 году. И все же очень сдержанно – в одном отрывке – высказывается, например, Плутарх (ок. 45 – 130 гг.), который проводит политическую параллель с «поздним» Нероном в биографии республиканского полководца Тита Квинкция Фламинина[49]. Плутарх не поет императору дифирамбов, но этот отрывок стоит особняком по сравнению с другими преданиями исключительно потому, что упоминание о Нероне «всего лишь» нейтрально. Образ Нерона, созданный Плутархом, не отличается последовательностью, о чем свидетельствует его лапидарное замечание в конце жизнеописания Антония о том, что Нерон своим безумием едва не довел империю до краха[50]. Но биограф все же позволяет себе несколько более трезвый взгляд на Нерона, чем римские авторы. Причина: Плутарх был греком, а в Греции люди вполне положительно оценивали правление Нерона. Многие из его предпочтений, которые такие авторы, как Тацит или Светоний, считали антиримскими и поэтому отвергали, коренились в культурных традициях греческого Востока.

Однако в отношении памяти о Нероне решающим фактором оказалось не сочувствие многих жителей Греции, а то, что вышло из-под пера историков. Исходя из этой древней традиции, образ Нерона утонул в неприятии и ненависти.

Нерон и христианская традиция

В итоге оказалось, что наиболее влиятельным течением в восприятии Нерона стало христианское[51]. Отправной точкой является рассказ Тацита о пожаре Рима в 64 году и о последующих событиях. Почти вскользь и без особого участия в судьбе секты Chrestiani, которую он также считает весьма подозрительной, Тацит упоминает, что Нерон искал виновных после великого пожара, дабы отвлечь внимание граждан от подозрений в том, что он сам виноват в катастрофе. В результате в Риме впервые начались организованные гонения на последователей Христа, которые затем привели к особо жестоким казням. Рассказ Тацита вызывает вопросы по многим причинам, например в отношении масштабов событий и сохранившихся деталей, а также в отношении связи между преследованием христиан и великим пожаром[52].

Образ Нерона – гонителя христиан тем не менее стал каноническим. В своих трудах «К язычникам» (Ad nationes) и «Апологетик» (Apologeticum), написанных около 197/198 года, отец Церкви Тертуллиан охарактеризовал Нерона как первого гонителя (persecutor) и палача (damnator) христиан[53]. Между тем не только апологеты II–III веков отметили ужасную деталь, которая еще больше омрачила образ Нерона: согласно преданию, известному с середины II века, в результате действий Нерона в Риме также были замучены апостолы Петр и Павел. Начиная примерно с 200 года можно было посетить их предполагаемые захоронения на Ватиканском холме и недалеко от Остийской дороги, тем самым неуклонно перенося память о тирании Нерона в раннехристианское настоящее.

В период с III по V век – смутные для христиан времена – Нерон появляется в многочисленных апокалиптических писаниях, в которых его возвращение, зачастую в качестве самого антихриста или его предвестника, связано с днем Страшного суда. За этим стоят легенды, которые начали распространяться вскоре после смерти Нерона, о том, что злой император вовсе не умер, а отправился на восток, где ждет своего пробуждения, чтобы снова занять трон. Долгоиграющая легенда о Nero redivivus, несомненно, укрепилась благодаря появлению как минимум двух Лже-Неронов[54], при которых вскоре после смерти Нерона жить в Греции стало небезопасно[55].

Викторин, епископ Петавии, города на территории современной Словении, автор старейшего из сохранившихся библейских комментариев на латыни, выдвинул в конце III века убедительный тезис о том, что Нерон отождествляется с Величайшим Зверем в Откровении Иоанна Богослова. В тексте есть загадочная фраза о том, что число этого Зверя есть число человека и оно равно 666[56]. В самом деле, сумма числовых значений еврейских букв в имени Neron Kesar (Нерон Кесарь) дает число 666. Тот факт, что такая игра с числами работает и с другими именами, мало помог памяти Нерона. Первый император, от которого христиане пострадали как от чудовища и антихриста, уже упомянут в Книге Книг! Многим экзегетам такая возможность казалась слишком заманчивой, чтобы не быть правдой.

Монстр набирает обороты

Нерон остался в античной традиции бессмертным чудовищем, которое проложило себе путь сквозь века. Облаченный в одежды то ли тирана, то ли убийцы родных, то ли антихриста, он разросся до исполинских размеров, стал легендой и в какой-то момент даже забеременел, как в упомянутой выше «Императорской хронике». При этом исторический Нерон уменьшился до едва заметных размеров[57].

В Средневековье не было ни единого высказывания о Нероне, за которым не просвечивал бы образ mala bestia[58][59]. В «Императорской хронике» также трудно разделить образ Нерона-тирана и Нерона-матереубийцы, с одной стороны, и образ Нерона-антихриста – с другой. Все слилось воедино. В средневековых спорах между императорами с одной стороны и папами и князьями с другой, многие императоры именовались Неронами – например, ходивший в Каноссу Генрих IV, а также Фридрих II из-за его антипапской политики[60]. Обвинение звучало так: если вспомнить Нерона, вся концепция translatio imperii, то есть передачи древней императорской власти в руки правителя Священной Римской империи (германской нации)[61], внезапно оказывалась скомпрометированной[62]. Никто из императоров не хотел оставаться в русле традиции, восходящей к Нерону.

Политические мыслители эпохи Возрождения впервые